День святого Антония - [17]

После того как он произнес эту речь, он крепко поцеловал Рафаэллу в губы и забрался на стул. Этот маленький псих в очках, с поблекшими кудрями, красным носом и маленькими женскими ручками почему-то стоял сейчас у нас в большой комнате на стуле и кричал: «Я снова мечтаю, это я, уверенный в том, что разучился мечтать, считавший, что разбазарил все свои мечты ради призрака счастья, я мечтаю и мечтаю благодаря тебе, Рафаэлла. У моей мечты конкретная форма и такое же конкретное содержание, моя мечта называется буррито, ее зовут ‘Мама Буррито»’.

Он чертил в воздухе указательным пальцем, словно его слушало, по меньшей мере, пятьсот человек. «Я мечтаю, что в скором времени, когда в Китае у кого-то не окажется еды на ужин, маленькие китайчата начнут клянчить у родителей: позвоните в ‘Маму Буррито’, позвоните в ‘Маму Буррито’. И что даже в самом крошечном китайском сельце будет такая возможность. Не забывайте и о том, что ‘Мама Буррито’ — это не только буррито. Это еще и мечта, надежда на лучшую жизнь. Пусть даже эта мечта приходит к вам в пластмассовом корытце с пластиковыми приборами, бумажной салфеткой и, может быть, даже кока-колой лайт — она не перестает оставаться мечтой».

Рафаэлла смеялась — мы давно не видели, чтобы она так смеялась.

— Какой же ты смешной, — говорила она. — Боже мой, ну какой ты смешной!

Поль прошептал:

— Он не только противный до тошноты, он еще и психопат.

— Еще какой психопат! — согласился Тито. — Куда хуже, чем я думал.

12

Четыре дня хорватка не обращала на нас внимания. Она сидела на стуле и молчала. Не говорила ни слова, ни единого, по крайней мере нам.

Мы испугались, что она уже начала смотреть на нас, как на пустое место и топтать нас, как придорожную пыль, хоть мы и не понимали, в чем мы провинились.

Но в пятницу она опять стала вести себя, как ни в чем не бывало. Мы играли в игру — в пятницу мы всегда играем в игры. И она снова сидела с нами.

— Боже, как же жарко! — сказала она. — Вам тоже жарко? У меня пот струится по всему телу. Я бежала. Зато теперь у меня свободные полдня. Полдня в моем распоряжении. Я хочу классно провести время. Как-нибудь очень классно. И вы можете присоединиться, если хотите.

Мы, конечно же, хотели. Нам было уже не до урока.

— И как же ты хочешь провести время? — спросил Поль.

— Я пока не знаю, — сказала она, — но все должно быть как-нибудь невероятно классно. Так, чтоб подпрыгнуть захотелось. Чего еще никогда не было и что никогда больше не повторится.

Мы обещали, что что-нибудь такое придумаем, но до конца урока так ничего и не придумали.

— Прокатимся на метро, я за всех плачу, — предложил Тито.

Мы поехали по первой линии. На Франклин-стрит мы вышли и немного прошлись.

— Знаете, чем вы мне нравитесь? — спросила она, но на собственный вопрос не ответила.

Достала из кармана резиновый мячик со словами, что она его выиграла. Хорватка сообщила, что выиграла уже много резиновых мячиков, но все их раздала бедным. Затем она метнула мячик в стенку.

— Ловите, — крикнула она нам, — вы должны его ловить.

Но стенка оказалась неровной. Мячик отскочил в сторону. Мы побежали за ним. Когда мы вернулись назад с мячом, она сказала:

— Когда вы заплатили за мой яблочный торт, я подумала: «Ну, теперь они будут ко мне приставать», но вы ко мне не приставали. Поэтому я подарила вам свои фото. Я почти никому не дарю своих фото. Но вам я их дарю, потому что вы должны запомнить меня такой, какая я там. Никому не показывайте эти фото, но можете рассказывать обо мне людям. Если вас спросят: вы ее знали? — то вы скажите: конечно, мы ее знали. Она была такая красивая, что люди просто падали на землю, словно яблоки с деревьев, такая красивая, что невозможно глазам было поверить, еще она ходила в красных туфлях, потому что они ей приносили удачу. Вот что вы должны обо мне говорить. И еще о том, что я дарила бедным резиновые мячи.

После этого она принялась насвистывать.

Мы пошли в парк Гудзон-ривер и разлеглись там на траве. Даже трава была горячей. Дети играли в лапту.

— Вот теперь, — сказала она, — хорошо бы нас окатило водой!

Она закрыла глаза. Когда она снова их открыла, она достала из сумки ножик и начала протирать его белым бумажным платком. Начищала его до тех пор, пока он не заблестел на солнце. Она срезала ножом несколько ромашек.

— Смотрите, какой он острый, — сказала она, — прямо как мой язык, а язык у меня тоже очень острый.

Она набрала в легкие воздуха и опять начала насвистывать.

— Это хорватская песенка.

Когда ей надоело свистеть, она продолжила свой рассказ:

— Мне могут сказать что угодно: «Подойди к стенке. Наклонись. Наклонись ниже. Наклонись так низко, чтоб достать руками ступни». Но у меня острый язык. Я решаю, кто будет наклоняться. Из-за того, что у меня острый язык, мне не нужен нож. Но наперед никогда не знаешь, поэтому я всегда беру нож с собой. Ведь никогда не знаешь. Могут, например, приказать: «Высунь язык». Могут сказать: «Сунь свой язык мне в ухо». Но я в таких случаях всегда вначале заглядываю в ухо. Если в нем полно серы, то я не буду совать туда язык. Или если в ухе волосы. Вы даже представить себе не можете, какие у людей бывают уши: в них целые заросли волос! Я говорю тогда: «У тебя в ушах волос больше, чем на голове». Я говорю: «Для языка здесь нет места, у тебя все уши забиты». Да, острый язык необходим, не то пропадешь. Но иногда бывает нужен и нож. Если люди не понимают шуток, они могут схватить тебя за горло. Они никогда не бьют. Они сразу хватают за горло. Одной моей подруге плеснули в лицо аммиаком. Вы знаете, как действует аммиак? Он все разъедает: кровь, ткани, клетки, кожу. Остаются только кости. Аммиаком отмывают самую едкую грязь. Теперь моя подруга на один глаз слепая и до того страшная, что никто на ней не хочет жениться. Сумка должна быть всегда под рукой. Я всегда сразу предупреждаю: «Еде я, там и моя сумка». Люди не соразмеряют свои силы. Порой я думаю: «Никто не соразмеряет свои силы». Все необходимое у меня в сумке, поэтому я такая сильная. И красивая. Красивые всегда сильные. Смотрите, вон кораблики плывут. Это ведь тоже красиво!