День славы к нам идет - [8]

Довольно скоро остановились на постоялом дворе. Все вышли из дилижанса, чтобы поразмять ноги. Возле дома, сложенного из грубого серого камня, с высокой кирпичной трубой, стояла девушка в желтом платье, смуглолицая, с темными волосами. Слуга вынес из дома большой кожаный чемодан, а вслед за ним (кто бы мог подумать!) показался не кто иной, как Доминик, в шляпе, на сей раз украшенной трехцветной кокардой. Он держал в каждой руке по баулу. Вещи были прочно привязаны к задней стенке кареты, новые пассажиры сели на свободные места, и заметно потяжелевший экипаж, выехав с постоялого двора, потащился, уже без остановок, в сторону Парижа. И только тут озабоченный Доминик, вглядевшись в Жана и Пьера, радостно произнес:

— О, это вы, господа! Мы познакомились несколько дней назад на берегу?

— Да, — подтвердил Пьер Танкрэ. — Совершенно верно. Мы вас сразу узнали.

— Еще бы! — рассмеялся Доминик. — Меня легко узнать, ведь я негр, а в вашей стране живут белые. Я не встречал здесь ни одного человека с темной кожей.

— Еще встретите. В Париже… Там можно увидеть кого угодно.

— Госпожа, — обратился Доминик к своей спутнице, — это два молодых человека, о которых я вам рассказывал.

— Рада познакомиться… — сказала приятным грудным голосом девушка с красной гвоздикой в густых черно-смоляных волосах. От нее веяло терпко-сладковатым ароматом не то каких-то цветов, не то пряностей, не то духов.

Жан слегка поклонился, а Пьер, не учившийся, как его друг, в приходской школе и не знавший правил вежливости, смотрел с открытым ртом на молодую хозяйку негра.

— Госпожа Памела ездила в Париж и сняла два номера в гостинице.

— Да, — сказала девушка, — в гостинице «Прованс», на улице Сент-Оноре. Недалеко от Нового моста.

— Уверен, наш город вам понравится! — заметил Жан.

— Он мне уже понравился, ведь я побывала в нем и успела кое-что повидать, правда пока немногое. Такой огромный и красивый, и дома такие высокие, и столько экипажей на улицах! Только очень шумно…

— Не как у нас в Сен-Пьере, — добавил Доминик.

Пассажиры, трясясь в карете, с любопытством поглядывали на негра; пожилая дама, в чепчике с отделкой из фландрских кружев, шептала что-то на ухо соседу, наверно мужу, в рединготе орехового цвета.

— Я все хочу спросить, где ваша лодка? Вы оставили ее в деревне?

— Если бы так! — ответил негру Пьер. — Ее украли. Это лодка моего отца, и он взбесится, узнав о пропаже…

— Ваш отец — суровый человек? — поинтересовалась Памела.

— Не то чтобы суровый. Но кулаки у него чугунные…

— Он способен вас ударить?

— Можете не сомневаться…

— Послушайте… Не откажитесь принять от меня вот эти экю. Быть может, они смягчат гнев вашего отца… — И Памела протянула Пьеру несколько серебряных монет. — Возьмите, прошу вас! Мне не хотелось бы, чтобы у вас были неприятности из-за этой лодки…

— Что вы, гражданка! — Пьер взволнованно заморгал белесыми ресницами. — Уберите толстяка… — И он показал пальцем на изображенного на монетах короля. — Поберегите деньги. Они еще вам пригодятся в Париже…

— У моей госпожи доброе сердце, — сказал негр и с грустью добавил: — Такое же было у покойного господина Клерона, да пребудет душа его вечно в раю!

Девушка низко склонила голову. Доминик невольно причинил ей боль, напомнив о недавних событиях, о гибели отца, который участвовал в гражданской войне на Мартинике между роялистами — приверженцами королевской власти — и сторонниками революции, примкнув к последним, и был предательски убит накануне возвращения в Европу.

Дочь колониста взяла золотой медальон, висевший на цепочке на груди в вырезе платья, открыла его и поднесла к губам. В медальон был вставлен миниатюрный портрет ее отца.

Памела (ей исполнилось недавно 17 лет) была креолкой — белой, родившейся и выросшей на острове Мартинике в Карибском море. И отец и мать ее — французы, отправившиеся некогда в числе других переселенцев к далеким Антильским островам в тропики в поисках удачи и счастья, в надежде разбогатеть.

Она росла смелой и вольнолюбивой девочкой. Не знала светских условностей, не хитрила, не скрывала своих чувств, была искренней и откровенной. Живя среди плантаторов, владельцев сахарных заводов, колонистов, она рано, еще в детстве, столкнулась с жестокостью и произволом белых поселенцев по отношению к неграм. Рабов не считали за людей. Рабство не осуждалось, не подвергалось сомнению. Негры были бесправными существами, обреченными на непрерывный, до самой смерти, тяжелый, изнурительный труд. А смерть поджидала их очень рано: они умирали не только от каторжного труда, побоев, но и от различных болезней. От дизентерии, желтой лихорадки, оспы, которые были распространены на острове и поражали в первую очередь массы рабов, живших в тесноте в бараках и хижинах. Раб был вещью: его можно было продать и купить, обменять. Его можно за любой пустяк, или по подозрению, или просто так, без всякого повода, подвергнуть наказанию. На Антильских островах — Сан-Доминго, Мартинике, Гваделупе — бывали случаи, когда негров убивали, вешали, сжигали на кострах. Один колонист, прибегнув к изощренной пытке, медленно умерщвлял своих рабов, заставляя их проглатывать горячую золу…