День славы к нам идет - [7]
— Да, ваша милость, есть, — послышался скрипучий голос «надежного» человека. — Шольяк — моя последняя фамилия. У меня их несколько… А прозвище одно — Дырявое брюхо. Шольяк — Дырявое брюхо, если вам будет угодно… У многих наших ребят есть прозвища. Так у нас принято. Одного зовут Белоглазым, другого — Плешивым, третьего — Волчьей пастью, четвертого — Лимонадом: он обожает этот напиток… А меня прозвали Дырявым брюхом оттого, что один негодяй пырнул меня ножом в живот. Так было дело. Но я выжил, а того, кто воткнул в меня нож, тогда же прикончили…
— Хорошо, хорошо. Я люблю храбрых, отчаянных людей, тех, кто не дрожит за свою шкуру. Именно поэтому взял тебя на службу. Ты помнишь наш уговор, Дырявое брюхо? Собирай приятелей, я не поскуплюсь, не пожалею денег, а деньги, ты знаешь, у меня есть. Я говорил тебе уже, что ты должен делать вместе с собутыльниками. Повторю снова. Сейте в народе смуту, распускайте ложные слухи, устраивайте поджоги, подстрекайте толпу к выступлениям против новой власти… А как оружие?
— Припрятано в надежном месте. В подвале возле Крытого рынка. Ружья, пистолеты, порох, патроны…
— Молодец! Смотри, чтобы кто-нибудь не пронюхал, что у нас там склад.
— Будьте спокойны, господин де Брион. Ни одна душа не узнает. А узнает, — хихикнул Шольяк, — так отправим мы ее, эту душу, прямехонько в тартарары… На вечное поселение…
— Вот именно! Ты, Шольяк, человек решительный. Это мне нравится. Старайся и будешь вознагражден за свои старания.
— Можете не сомневаться в моей преданности.
— Хорошо, очень рад. Это, дружище, только философы, просветители говорят: «Люди равны от рождения», а нынешние узурпаторы власти добавляют: «…и должны пользоваться равными правами». Обе части этой формулы неверны. Люди не равны от рождения, целая пропасть отделяет графа или маркиза от крестьянина или ремесленника. А права у тех, у кого тугой кошелек… Не так ли?
— Сущая правда, господин граф.
— Ох! Ох!.. — застонал Пьер. — Я сейчас… чих… чихну!
— С ума сошел! — зашипел на него Жан.
— Но я ничего… не могу… ап… ап… апчхи…
И хотя Танкрэ чихнул в кулак, его услышали.
— Что такое? Кто там?
— Не беспокойтесь. Нам показалось…
— А вдруг… Выйди, Шольяк, посмотри.
— Извольте, господин граф. Но уверен, там никого нет. Место это надежное. Сюда никто не придет. Наверно, собака…
— И все же нам лучше уйти. Береженого бог бережет! Туши свечу, и пошли…
Жан и Пьер быстро поползли в траве и, поднявшись, бросились в темноту. Перед ними выросла невысокая каменная стена. Они подтянулись на руках и перелезли, упав на какие-то кусты. Замерли, едва переводя дыхание. Все было тихо. В полумраке вырисовывались могилы, кресты. Это было кладбище — самое спокойное место на земле. Пахло травой, листьями, цветами. Где-то монотонно кричала ночная птица.
— Пьер, надо схватить графа! Он заговорщик. Вне закона…
— Будет он тебя ждать!
ПАМЕЛА
Встали рано: нужно было возвращаться домой. Поль еще спал. Бабушка Агнеса поцеловала внука и его приятеля. Пьер понравился ей, добрый малый, все расспрашивал о том о сем, а она охотно отвечала, потому что любила поговорить. Одна лишь Маркиза, бодрая и неугомонная собачонка, провожала их к реке, успевая по пути что-то обнюхивать. Они спустились на берег. Но где же лодка?
— Где она?.. — всполошился Пьер. — Мы вытащили ее на песок к этому камню. Куда, черт возьми, она подевалась? Что молчишь? — напустился он на Жана, будто тот виноват, что лодка пропала. — Что теперь делать? Как вернемся назад? И что скажет папаша, когда узнает, что лодки нет? Чего улыбаешься? Тебе можно улыбаться, лодка-то ведь не твоя…
— Да не улыбаюсь я вовсе… В самом деле, как мы доберемся домой? И кто мог увести ее из-под нашего носа? Кому она понадобилась?
— Может, Шольяк с этим паршивым сеньором смылись в ней?
— Вряд ли. Ночью…
— При чем здесь ночью? Можно и ночью, если приспичит… Да какая разница, кто украл лодку. Факт тот, что ее нет.
— Придется идти пешком.
— Я не дойду, у меня подметка отвалится.
И Пьер, приподняв ногу, показал другу свой старый башмак с медной пряжкой, который действительно был в плачевном состоянии.
— Ничего… — сказал Жан. — Часть пути можешь пройти босиком. Летом — одно удовольствие…
— Если тебе так нравится ходить босиком, то иди себе на здоровье хоть до самого Парижа. А башмаки свои отдай мне…
И все же возвращаться им пешком не пришлось. Бабушка Агнеса, узнав о случившемся и высказав предположение, что лодку похитили разбойники, дала внуку десять ливров.
— Поезжайте в дилижансе, — сказала она. — Но не вздумайте идти пешком ради того, чтобы истратить потом эти деньги на какие-нибудь пустяки. Упаси вас господь — на наших дорогах полно бродяг и разбойников…
За деревней ребята увидели ехавшую по дороге громоздкую неуклюжую наемную карету. Парижане называли ее «ночным горшком». Эти дилижансы связывали столицу с окрестностями, дальними и ближними селениями. Постильон в темном камзоле, сидя на козлах, щелкал бичом, погоняя лошадей, которые, впрочем, не очень-то слушались его и не торопились, полагая очевидно, что спешить в такой прекрасный летний день ни к чему. Жан сделал знак рукой, и экипаж остановился. Дилижанс был рассчитан на десять пассажиров, а ехало в нем лишь пятеро. Постильон разрешил подросткам сесть, не забыв при этом спросить: «А деньги у вас есть?» И когда Жан достал из кармана и показал ему ливры, кучер успокоился, хлестнул бичом заднего, справа, гнедого норовистого жеребца, крикнув: «Вперед, Аристократ! Вперед, ленивцы!» — и карета, покачиваясь из стороны в сторону, двинулась дальше по неровной проселочной дороге, поднимая за собой облако пыли.
