День славы к нам идет - [46]

— Я все вынесу! — сказал Жан, с благодарной любовью, почти с обожанием глядя на Сантера. — Ведь я не один…

— Вот это верно. Посмотри — сколько здесь, на Марсовом поле, волонтеров! Когда все вместе, чувствуешь локоть товарища, то легче переносить трудности и невзгоды. И не так страшно. Недаром говорят — на миру и смерть красна… Разве я, пивовар, не прав? — повернулся Сантер к сидевшим за столом офицерам мэрии. Он говорил, как всегда, громко, своим густым басом, и все его слышали.

— Сущая правда! — сказал строгий офицер и, обращаясь к Жану, проговорил повелительным тоном: — Можешь идти, но подожди внизу вместе с другими добровольцами. Скоро вас отведут в ратушу и там скажут, в какую казарму и в какое время вы должны прибыть завтра…

Жан быстро спустился с помоста.

— Записали? — спросил Пьер.

— Все в порядке!

— Что-то долго с тобой разговаривали…

— Там Сантер!

— Где он?

— Да вон высокий, в мундире с эполетами. Ты же его знаешь…

Добровольцы толпились у подножия амфитеатра. Их собралось уже человек тридцать. Они разговаривали с женами, шутили, некоторые держали на руках маленьких ребятишек.

Сантер сошел с помоста, и его сразу окружили. Он улыбался, разглядывая новобранцев.

— Ну что, ребята, остановим пруссаков и австрийцев? Намнем бока герцогу Брауншвейгскому?

— А ты как думал? Для того мы и пришли сюда. Для того завербовались… — сказал коренастый доброволец с рябым лицом.

— Не сомневаюсь, что так и будет… Эх, вот победит революция, все успокоится, и я снова буду варить пиво… Ведь я пивовар…

— Знаем… Тогда уж, как рассеем врагов и вернемся в Париж, угости нас пивком. Оно, говорят, у тебя отменное…

— Обязательно угощу!

Но не придется ему больше варить пиво. В следующем году он будет участвовать в подавлении контрреволюционного мятежа в Вандее. Он станет генералом, будет командовать республиканской армией.

— Верно ли, что тебе поручили охранять короля и королеву в тюрьме? — спросил волонтер.

— Да. Охрана поручена мне.

— Они не могут убежать?

— Из Тампльской тюрьмы не убежишь… Это тебе не дворец Тюильри. У башни толстые стены и на окошках железные решетки…

— А что будет с Людовиком Последним и Австриячкой?

— Поживем — увидим…

Четыре месяца спустя, в холодное туманное январское утро, Сантер выведет войска на бывшую площадь Людовика XV, названную теперь площадью Революции, раздастся барабанная дробь, и король, признанный виновным в заговоре против свободы нации и в посягательстве на общую безопасность государства, медленно взойдет на эшафот, поддерживаемый аббатом, его духовником…

Муниципальные офицеры собрали только что записавшихся в армию добровольцев, устроили по списку перекличку и повели их в ратушу…

ПРОЩАНИЕ

Батальон волонтеров, направлявшийся к границе, покидая Париж, приближался к воротам Сен-Дени, в северном предместье столицы. Жан шагал, стараясь не сбиться с ноги: несколько занятий по маршировке во дворе казармы еще не научили его чувствовать себя достаточно уверенно в походном строю. Висевший за спиной ранец был тяжеловат, постоянно напоминал о себе. В казарме их экипировали: выдали мундир из дешевого синего сукна, жилет, штаны, черные (на зиму) гетры, грубые солдатские башмаки на гвоздях. Но с того момента, когда Жан надел на себя форму, прошло слишком мало времени, и он еще не привык к ней. Он и Пьер уже познакомились с военным делом, ремеслом солдата. Но это было лишь самое первое знакомство, первые навыки, первые военные упражнения. Помимо маршировки, их учили, как нужно обращаться с оружием, действовать штыком.

Известие о том, что Жан вступил добровольцем в армию, явилось для родителей полной неожиданностью. С отцом проще: он ругал сына главным образом потому, что тот предварительно не посоветовался с ним, не попросил разрешения. Однако по глазам Симона было видно, что он одобряет патриотический поступок Жана, хотя вслух этого не сказал. Мать же страшно разволновалась. «С ума сошел! — кричала она. — Сам, по своей воле идешь на войну! Ты мал еще, тебе еще нет шестнадцати… Сиди дома. Не бросай меня!..» Но материнские слезы и уговоры одуматься, отказаться от ненужной, опасной затеи на Жана не подействовали. Он заявил, что теперь говорить об этом поздно — он вступил в армию, и показал удостоверение. Чтобы хоть немного успокоить жену, столяр сообщил, что Жан и другие новобранцы будут, скорее всего, в резерве, а это совсем не опасно. Но мама Франсуаза продолжала волноваться и переживать и так себя неважно чувствовала, что не смогла даже прийти проводить его к воротам Сен-Дени: Жан простился с ней, а также со своей очаровательной тетушкой Мадлен и Полем накануне, получив разрешение покинуть на короткое время казарму. Мишель Леблан, чья рука почти совсем зажила, уже вернулся к своим марсельцам.

У ворот Сен-Дени, на широкой улице, по обеим сторонам которой протянулись трехэтажные дома, собрался народ. Батальон здесь был остановлен, и новобранцам дали возможность проститься с родными и друзьями. Жан и подошедший к нему Пьер быстро отыскали в толпе папашу Симона, Николетту, национального гвардейца Доминика и Памелу: все вчетвером они стояли у бакалейной лавочки, вблизи монументальных ворот. Левассер и Николетта уже видели Жана в форме, когда он вчера приходил домой, а Памела и Доминик увидели его и Пьера в солдатских мундирах первый раз.