День Сэма (сборник) - [20]

В оккупации Николай прожил почти год. Илья спросил его о партизанах, были ли они?

– Да нет, – отвечал он, – ничего о них слышно не было, хотя кругом были леса.

– В чём заключалась работа отца как старосты?

– Деревенские дела. Всё, как в сельсовете. Он занимался гражданскими делами.

Дом деда Семёна сгорел, и Донсковы жили в доме, который построили для себя уже после возвращения в Носково, когда отец стал старостой. Строили «всем миром», помогали все.

Илья подбирался к самому главному, интересующему его вопросу: как прожил Николай этот год?

Ничего особенного в жизни 17-летнего парня не происходило. Школы не было, работал он на их бывшей мельнице с дядей Борисом. В Носково располагался склад боеприпасов немецкой танковой дивизии, на котором работали русские в немецкой форме. Их было 26 человек, русских военнослужащих немецкой армии. Николай стал двадцать седьмым.

Илья наконец задал ему этот вопрос.

– Что сказать, я был пацан, многого хотелось, а ничего не было. А здесь молодые ребята работают, курят сигареты, едят шоколад, пьют вино… – Николай красноречиво покрутил пальцем у виска. И, помолчав, добавил: – Почти все мы в этой команде были «обиженными» советской властью. – Он горько усмехнулся.

Николай добровольно записался в немецкую армию 1 июля 1943 года. Присяги не давал. В боях участия, по его словам, не принимал, работал на армейских складах. Илья спросил у него, было ли у него оружие?

– Да, винтовка была, – ответил Николай.

Почти сразу же после его вступления в армию немцы начали отступать. Но выбор был сделан, и Николаю надо было уходить с ними. Мать была против его решения, он с ней даже не простился. Отца уже не было. Одетый в новенькую немецкую форму рядового, Николай пришёл попрощаться к одной из своих тёток.

– Ой Коля, что же ты наделал, – сказала та, увидев его в чужой форме, и, помолчав, добавила: – А впрочем, Бог тебе судья.

Илья слушал его, а сам подумал, что каждого человека жизнь рано или поздно ставит перед необходимостью принять важное, порой судьбоносное, решение, от которого подчас зависит вся его дальнейшая жизнь. Николаю Донскову пришлось сделать свой выбор в 17 лет. Слишком рано… И даже не тогда, решил Илья, когда он пошёл служить к немцам, а уже тогда, когда сбежал с рытья окопов. И легче всего, наверное, было считать его предателем и изменником, но что-то не позволяло Илье так сразу его осудить. Илья словно пережил сам те обстоятельства, в которых рос Николай: разорение семьи и убийство деда, ссылка и необходимость всё время скрываться и чего-то скрывать. Сама жизнь, похоже на то, испытывала и подталкивала его к этому выбору. Конечно, не он один хлебнул такого; конечно, для других Родина всё равно оставалась Родиной; конечно же, этого испытания Николай не выдержал… и всё же…

А уже 3 августа, всего через месяц, Николай был ранен разрывной пулей в бедро во время воздушного налёта на их колонну, перевозившую боеприпасы. Это случилось на реке Миус под Ростовом. Начались скитания по госпиталям. Сначала Житомир, потом Варшава и Краков. На его мундире появился первый знак отличия, нашивка «За ранение». После выздоровления в начале 1944 года Николая оставили при реабилитационной комиссии, направлявшей выздоравливающих солдат по армейским частям. В этом помогло ему знание немецкого языка, он вообще человек, способный к языкам. После войны в лагере для перемещённых лиц в американской зоне Николай быстро выучил и английский.

В сражениях Николай участия не принимал, но потаскать всяческих грузов пришлось изрядно, до сих пор даёт себя знать спина. Война для него закончилась 12 февраля 1945 года в Венгрии, где он получил ранение в плечо осколком реактивного снаряда во время артналёта «катюш».

– Мы шли по улице, – вспоминал он, – навстречу нам шли мужчина и женщина. Всё произошло внезапно: женщина вдруг упала, а потом и я. Меня спас товарищ, тоже русский, он затащил меня в подвал костёла и позвал ксендза. Я лежал весь в крови. Ксендз спросил меня, католик ли я, и дал поцеловать крест.

«А не лукавишь, Николай Михайлович? – засомневался про себя Илья. – Таких два серьёзных ранения да не в боях получены?!» А вслух спросил:

– Неужели за всю войну так и не пришлось пострелять?

Донсков помолчал, оценив всю серьёзность вопроса, несмотря на кажущуюся его простоту и невинность.

– Знаете, господин Розов, мне уже много лет, и скоро сам Бог задаст мне этот вопрос, так что врать мне ни к чему. Я в прицел винтовки на «своих» не смотрел… Так что их крови на моих руках нет… Так случилось…

Oн так и сказал: «своих» – о тех, с кем был разделён линией фронта и судьбой.

Николай рассказывал, а Илья мысленно продолжал с ним спорить: «Ну ладно, не стрелял сам, а снаряды таскал для кого? Как ни крути – всё равно чужой». Но скажи он Николаю об этом сейчас – конец разговору. А так хотелось дослушать до конца.

…Потом был госпиталь в Вене. Ранение было серьёзное – правая рука и плечо ещё долго были в гипсе. Даже спустя несколько лет после окончания войны правая рука не действовала в полную силу, из-за этого ему не давали на въезд «добро» в консульствах многих стран Южной Америки, куда он обращался, – там нужны были здоровые работники.