День рождения Омара Хайяма - [21]
Медленно трезвея, Мирза Зияд, кажется, только сейчас понял, о чём, собственно, допытывался у него внук. Всегда находчивый, он не мог скрыть растерянности, не знал, что ответить, даже перестал перебирать чётки, молчал, обдумывая ответ…
Наконец сказал тихо: «Ты не волнуйся так, дед твой, наверное, не самый гадкий человек, только вот… знаешь, я ведь сам дописал свою сказку».
Чингиз, как и многие, привык к тому, что дед нередко изъясняется мудрёно, а потому по привычке терпеливо ждал, и старик продолжил чуть погодя: «Вот так, сам взял, да и дописал… помнишь сказку про богатыря, как он ехал на коне искать свою судьбу и на распутье трёх дорог прочёл на вещем камне: направо пойдёшь – славу найдёшь, налево пойдёшь – богатство найдёшь (так, кажется?), а прямо пойдёшь – погибель найдёшь… Вспомнил? Молодец, всё-то ты у нас знаешь… Так вот, Знайка, дед твой придумал свой, четвёртый вариант, которого на том камне не было. Хочешь знать, какой? Никогда не догадаешься… Так вот, слушай, дед твой слез с коня, расседлал его да и отпустил восвояси, а сам поселился у того камня… вот так».
Старик сделал вид, что снова углубился в чтение, но, похоже, с головой желал сейчас спрятаться в книгу (или прикрыть ею повлажневшие глаза?). «Я не понял», – простодушно признался мальчик. «Немудрено, – пробурчал старик, – вот мать твоя тоже никак меня понять не может. А почему бы это дочери родной не понять отца?! А? Видать, не она одна в этом виновна…»
Хошгадам услышала лишь конец фразы, но виду не подала, только напряглась вся. Зияд же, всё ещё глядя в раскрытую книгу, обращался, для вида, к одному внуку: «Вот, только послушай, что мудрый человек написал, тоже врач, между прочим… Вот это место… «Вернулись мы с кладбища в добром расположении. Но прошло не более недели, а жизнь потекла по-прежнему, такая же суровая, утомительная, бестолковая жизнь, не запрещённая циркулярно, но и не разрешённая вполне…» – он нетерпеливо перевернул страницу, – вот главное, слушай, это самое главное… «Видеть и слышать, как лгут и тебя называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей и самому лгать, улыбаться, и всё из-за куска хлеба, из-за тёплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, – нет, больше так жить невозможно!» Ну что, слышали?! Вот как сказал! Написал – как пощёчину залепил!»
Старик порывисто поднялся со стула и посмотрел на дочь, но не было в его взоре ни давешней злобы, ни ярости, а только боль и горечь. Она же молчала, опустив голову и нервно теребя бахрому бордовой плюшевой скатерти. Фатима стояла тут же, за спинкой её стула, и только переводила встревоженный взгляд с дочери на мужа. Пауза становилась томительной…
Много лет спустя, взрослым мужчиной, Чингиз всё же вспоминал иногда, как той давней ночью он проснулся от стука ног идущей вниз по улице людской толпы. Шум этот был так хорошо знаком ему и всегда напоминал о чём-то радостном и торжественном. Бывало, в праздничные дни под их балконом с раннего утра проходили колонны демонстрантов, и, когда умолкали ненадолго звуки духовых оркестров, слышался вот этот знакомый мягкий оптимистический стук по асфальту тысяч пар ног идущих вниз по улице в сторону моря, к главной площади города, пёстро разодетых весёлых людей, несущих флаги и транспаранты, разноцветные шары и большие бумажные цветы на деревянной ручке… Сейчас же, ночью, шум этот пугал… Но почему?.. Что насторожило ребёнка? Точно, не было слышно не только музыки, но даже и людской речи, смеха, привычного монотонного гомона толпы. В следующий миг он уже стоял на балконе, провожая глазами нескончаемую колонну бредущих вниз людей. Они шли, не растекаясь беспечно и нестройно по тротуарам, как бывало в праздники, а двигались плотно сомкнутыми рядами вниз по мостовой, низко опустив головы, так что лиц не было видно вовсе.
Поначалу ему даже показалось, что мрачное это скопище состоит из одних только мужчин, но это было не так. Все они были одеты в одинаковые тёмные одежды, или это только казалось из-за непроглядной ночной тьмы… Не курили, не пели, не шутили. Шли молча. И только слышался этот топот, топот, топот многих тысяч ног, вышагивающих по ночному городу.
В окнах соседних домов не светилось ни единого окошка. Ещё подумалось: неужели он один-единственный не спит сейчас? Это удивляло и пугало одновременно. Но уже в следующее мгновенье мальчик заметил, как за уходящими молча наблюдает весь город, прильнув белыми лицами к холодным стёклам затемнённых окон… молчаливо, одними глазами провожая уводимых людей…
Стало жутко, и он закричал.
И проснулся. И заплакал.
Все, кто знал эту женщину, запомнили её пребывающей одиноко в неизменной своей позе: неподвижно сидящей в рассыпающемся плетёном кресле на веранде у большого окна, выходящего на внутренний кольцевой балкон третьего этажа.
Она походила на большую черепаху, вынутую из панциря, в которой, тем не менее, теплилась почему-то жизнь. Дряблая кожа её крупного бледного лица с набухшими, как от непрестанных слёз, чуть приоткрытыми тяжёлыми веками, была сплошь изрезана густой сеткой мельчайших морщин. Она выглядела такой древней, что, казалось, должен был истлеть сам язык, на котором изъяснилась судьба, нанеся причудливые письмена на этот смуглый ветшающий пергамент.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Светлая и задумчивая книга новелл. Каждая страница – как осенний лист. Яркие, живые образы открывают читателю трепетную суть человеческой души…«…Мир неожиданно подарил новые краски, незнакомые ощущения. Извилистые улочки, кривоколенные переулки старой Москвы закружили, заплутали, захороводили в этой Осени. Зашуршали выщербленные тротуары порыжевшей листвой. Парки чистыми блокнотами распахнули свои объятия. Падающие листья смешались с исписанными листами…»Кулаков Владимир Александрович – жонглёр, заслуженный артист России.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.