День рождения Омара Хайяма - [23]

Они приехали глубокой ночью, когда улица забылась ненадолго хрупким июньским сном. Прилетели, не уведомив заранее, и, таким образом, нисколько никого не побеспокоив. Вспоминали потом, что Майрик не позволила той ночью увести себя, как обычно, в комнату и встретила сына на веранде, не спала. Георгий вернулся в этот дом так же, как и оставил его некогда, – тёмной ночью, внезапно и неслышно.

Тех, кто знал его прежде, удивляло в облике теперешнего гостя, пожалуй, всё. Происшедшие в нём перемены были до того разительны, что вызвали поначалу не то чтобы разочарование или, того хуже, жалость, – нет. То было неузнавание.

Ранним утром, на редкость свежим, какое в этом городе бывает лишь в самом начале лета, любопытствующим взорам нетерпеливых соседей был явлен обильно потеющий, сильно полысевший робкого вида пожилой мужчина, облачённый в тёмную сорочку с длинными рукавами, аккуратно застёгнутую, к тому же вплоть до самой верхней пуговки, так, что даже смотреть на него было душно.

Входящих к нему в комнату с шумными приветствиями соседей он встречал у обеденного стола, всякий раз вставая и снимая с головы серую с клиньями кепи, протягивая мужчинам слабую ладонь: «Здравствуйте, проходите, пожалуйста… спасибо, что зашли… не стоило так беспокоиться… спасибо, товарищи…» В нём, теперешнем, находили немало странного, да что там странного, – многое казалось просто неправдоподобным. Взять для примера хотя бы женитьбу. И хотя знали о ней ещё задолго до приезда, были, тем не менее, поражены тем обстоятельством, что там, оказывается, люди тоже обзаводятся семьями, никак это не укладывалось в головах. Или то, что жена его, как выяснилось, была немкой. Тут, правда, все как один признавали, что женщина она хоть и не видная, но скромная, тихая, под стать мужу. Все перечисленные качества общественным мнением двора как раз одобрялись единодушно, но всё-таки шокировало – немка!

К величайшему огорчению Чины, ему так и не довелось поиграть с Эммой и Тельманом. Дети выходили из квартиры только в сопровождении родителей, цепко держась за руки старших.

Ежедневно, ближе к вечеру, семья уходила на приморский бульвар, днём же было не до игр – всё семейство дружно хлопотало по дому: выносился застарелый хлам, из углов выметалась лежалая пыль, заменялись прокладки в насморочных кранах, покрывались свежей известью стены и высоченный потолок, бегал по ним лёгкий резиновый валик, оставляя за собой ровный узор, сотканный из серебристых кленовых листьев…

Через восемнадцать дней гости вернулись обратно, так и не склонив к переезду Майрик. Что творилось на душе у Чингиза?! Мальчик отказывался верить тому, чему сам же был печальным свидетелем, не желал слышать того, о чём шушукались кругом. Чудилась ему во всём этом какая-то зловещая тайна, какая-то трудно разрешимая загадка, чьи-то злые козни, – но чьи?!

Это предстояло разгадать во что бы то ни стало… Чего он только не передумал, бедняжка! Ещё бы! Ждать с самой осени, думать об этом непрестанно всю бесконечную зиму и тревожную осень, а тут – на тебе – уехали… да так прискорбно поспешно, чуть не бегом.

Вот и дед всё молчит и хмурится, разве ж добьёшься от него словечка, когда он смотрит так тяжело, в сотый раз за вечер вышагивая по скрипучему настилу внутреннего балконного кольца… И всё же мальчик не покидал его в эти грустные дни, всюду семенил за ссутулившимся стариком. Благо не гнали.

Вечером седьмого дня после отъезда гостей внук нашёл деда мирно беседующим с Валентиной Мстиславовной, и, хотя над подоконником веранды струился легчайший пар из рубинового грушевидного стаканчика, Чина как-то сразу почувствовал, что старик нетрезв. Это было так же неправдоподобно, как и всё, что происходило вокруг в последнее время, ведь подумать только – до дня рождения Омара Хайяма ещё столько…

«…Не доводилось ли вам, дорогой сосед, замечать удивительную метаморфозу в комнате ночью, когда выключишь свет? Вроде всё на своих местах, ничто не сдвинуто и в то же время всё удивительным образом разом омертвело… В этом может почудиться даже что-то потустороннее… Поверьте, все эти дни я всё силилась уразуметь: что же он мне так сильно напоминает, и только сейчас, буквально сию минуту пришло – он так живо напомнил мне покинутое жильё… жильё, в котором чья-то злая воля отключила тепло и свет, разом задула все свечи… похоже, навсегда… Право, не знаю, вам мои вздорные ассоциации наверняка кажутся надуманными, не так ли?.. Немного того, да?»

Старик же закивал головой, решительным жестом вытянутой вперёд руки снимая какие-то свои сомнения: «Это был не он… так вот… Знаете, накануне отъезда мы проговорили всю ночь, уговаривал его хоть немного подождать с отъездом, подумать… Не могу, говорит, нет нам здесь места, так прямо и сказал… И что на это возразить, не знаю, мы ему не судьи…»

«Святая правда, – поддержала его женщина, – только очень уж мне нашу Майрик жалко, ей, судя по всему…» Но мальчик уже не слушал, всё остальное его уже не интересовало. Понял! Он всё понял, наконец! И как это ему самому не пришло в голову?! Надо же, дядя Георгий сам признался дедушке, что им здесь нет места. Ну конечно, как они вообще помещались в этой крошечной комнатке, непонятно. Летом ещё туда-сюда, дети спали на веранде, а настанут холода, что тогда? Взять соседние дворы, там разве лучше? А как начнёт теперь возвращаться много этих людей, где ж они, бедненькие, будут ютиться, ведь кругом такая теснота! А столько плохих, столько злых людей живут себе поживают, как ни в чём не бывало, никому не делая добра, никого не согревая, а жизнь от них становится только всё хуже и хуже. Это что же получается – все они, как и дядя Георгий, вынуждены будут вернутся обратно, туда? Ну, нет! Так не пойдёт! Это нечестно и несправедливо… но как сделать, чтобы… что придумать? Что? Что? Что?!