День рождения Омара Хайяма - [20]

Всю последнюю неделю старалась она не вспоминать разговора Зияда с дочерью, а то сердце начинало вдруг бешено колотиться; хотелось, как в детстве, накрепко зажмуриться и заткнуть уши, только бы не видеть бледного, в багровых пятнах, лица дочери, не слышать этих не всегда понятных, но грозных, а потому пугающих слов мужа, его трясущихся пальцев.

«Папа, ну пойми же, наконец, что нельзя так, недопустимо. Ведь мы его, все мы, весь наш народ, называли отцом, и не просто называли, а так считали и не мыслили иначе, папа! Забыли, что он такую страшную войну выиграл, что воины наши погибали с именем его на устах, под танки с этим именем бросались! А вы… подумайте только, самые последние слова в этой жизни – люди ясно осознавали это – о нём! И вдруг – такое! Нельзя так! Нельзя! Нельзя!.. У кого нет ошибок? У великой личности и ошибки большие, под стать ей, но надо же быть милосерднее! А так вот нельзя!»

«Нельзя, говоришь? – взвился старик. – Пойми, если перебить львов, будут хозяйничать шакалы… пойми, дочь, хорошие, настоящие люди так вот просто, сами по себе, не нарождаются, трава – и та, на корнях растёт. Их приход нужно терпеливо готовить не одному поколению… как же много ихбыло, неужели не помнишь?! Впрочем, откуда, ты была ещё ребёнком… Знаешь, это были за-ме-чательные люди, лучшие из всех, кого я знал! Тогда, правда, не казалось, что их, на самом деле, всё же не так много, как хотелось бы. Наверное, потому, что каждый из них – это очень много, это – целое, понимаешь, целое, а не дробь!.. И где они все, я тебя спрашиваю, где?! И какое ты, ты имеешь право решать сегодня, кто был на самом деле прав?! Это право принадлежит не нам с тобой, а только им, слышишь, им! И каждому из них в отдельности. Заладили – нельзя!

Только вот что я вам скажу – нельзя лишить державу стольких хороших, замечательных людей, лучших её граждан, и чтобы это прошло безнаказанно для её народа, для её будущего. Вот что нельзя, вот что преступление! И это ещё отплачется нам кровавыми слезами, ещё отзовётся поздним раскаянием, когда кинутся: «Граждане, а где же честные? А где принципиальные? Где идейные? Почему так мало добрых и бескорыстных, неужто всех в войну как градом повыбивало?! Нет, не всех в войну, ой не всех… И ты это знаешь, и все знают… Может, и воевали потому так долго и с такой большой кровью…» Устал вдруг. Сел. «А войну, доченька, выиграл не он. Все мы её выиграли…» Помолчал: «Слово-то какое – «выиграли»… Будто в карты играли…»

Ну, кажется, успокоился, поспешила обрадоваться Фатима, как снова: «Ничего, скоро сама их увидишь, скоро они вернутся, обязательно вернутся… ведь кто-то же должен вернуться! Вот-вот приедет Жорик, сын нашей Майрик, сам слышал. Вот это был парень! Пусть кровля рухнет в доме того подонка, что его оклеветал! Это, доченька, с большой буквы человек… Фатима, – окликнул он жену, – ты помнишь нашего Жорика?»

Женщина вздрогнула от неожиданности, но ответить неуспела, а старикуже продолжал, но говорил теперь, как могло показаться, с самим собой: «Вернётся, обязательно вернётся, многие из этих людей вернутся, а как же иначе? Иначе и нельзя – жизнь остановится. Нам, доченька, без таких людей просто никуда…»

Помолчал, остывая постепенно, но вот сверкнул глазами непримиримо: «А о нём в моём доме – больше ни слова!» И вышел вон, сильно хлопнув дверью.

Так в жизни Чингиза появилась настоящая тайна. И она сразу же стала для мальчика главным, отодвинув вчерашние забавы, стала интереснее шумных дворовых игр, заманчивее самых увлекательных книг. Он начал ждать. Скоро, ведь так сказал дедушка, скоро вернутся откуда-то издалека хорошие люди, а этого так хотелось! Ведь стоило ему только представить будущую совершенно новую жизнь, которая начнётся с их возвращением, как мальчик буквально задыхался от предощущения грядущего абсолютного счастья.

Они вернутся, и всё станет красивым и справедливым: не станет грязных кривых улочек и жалких нищих, даже на работу все будут ходить в праздничной новой одежде, не будет заплат и дырявых башмаков, которых так стыдишься. Люди перестанут, наконец, противно ругаться, обманывать, кричать друг на друга, бросать камнями в бездомных собак и пинать беззащитных кошек. И бабушка бросит сетовать, что денег всё нет и нет; вернутся папа с мамой из Ленинграда, чтобы больше никогда без него никуда не уезжать, совсем не будет бедных и голодных – нигде!.. И везде, на каждой улице, будет громко играть красивая музыка… Только бы скорее, как можно скорее вернулись эти люди! Мальчик неистово торопил их благостный приход.

Правда, была одна тревожащая его неясность, а потому Чина подсел сейчас к деду, задумчиво листающему какую-то книгу. Он обнял Зияда за шею и шепнул на ухо: «Деда, ты ведь хороший человек?» При этом ребёнок произнёс свой вопрос так, чтобы не слышали мама с бабушкой. «А что тебе, собственно, нужно? – улыбнулся старик. – Говори прямо, проси, ничего не жалко, тем более для лучшего мальчика Советского Союза, да ещё в день рождения лучшего друга старших и детворы, товарища Омара…» Но внук не дал ему договорить. Обняв ручонками седую бороду деда, он повернул его голову к себе и, совершенно серьёзно посмотрев Зияду прямо в глаза, повторил всё так же негромко: «Деда, ты ведь хороший человек? Ты понимаешь, что я у тебя спрашиваю?! Я тебя очень люблю, я тебя люблю больше всех, но ведь ты очень хороший человек… Почему ты не ушёл с ними? Я слышал, бабушка говорила, что тебя очень сильно обидели, но почему ты не ушёл тогда с ними?! Почему, деда?»