День Расы - [18]

Садись на табурет, говорю я заложнице, указав пистолетом. Она села на него своим широким задом, который свесился по обеим сторонам маленького сиденья. Привязывай себе ноги, велю я. Армянка глядит в провал дула — так в фильмах бывает — и, наверно, вспоминает всю свою конвульсивную жизнь. Да, настоящий ужас. Еврей психолог сказал бы, что я испытывал в тот момент лишь упоение властью. Замену оргазма. Что я ущербен, что я маньяк, обиженный с детства на весь мир.

Дерьмо собачье.

Мне жаль эту волосатую телушку. И ее, и ее мужа. Их двое, за их спинами стоят значительные силы, в том смысле, что приди сюда сильное подкрепление, нам с Колючкой пришлось бы рвать когти. Ни тощий еврей, ни его благоверная не попробовали даже сопротивляться. Они сильны лишь когда их много.

Сирен нет. Я устал. Женщина привязала сначала левую ногу, затем правую, выпрямилась, сделав вопросительную мину. Будто я вижу ее гримасу. Но свет немного падает на ее физиономию. Руки привязывай, отвечаю. Куда? Пришлось в дело включиться мне. Заматываю мясистые запястья скотчем, заложница сопит шумно, точно ветер дует в зарослях. Чтобы справиться с ее руками, приходится положить ПМ на пол возле себя.

Прошлый я протестует где-то в глубине, бьется в стену клетки, которую я собираюсь похоронить навсегда. То чудовище с моим лицом требует человеколюбия. Я почти поддаюсь. Нет, нет, нет, Стокгольмского синдрома мне не нужно. Сирены не звучат.

Если вдруг тощий еврей убежал, унося на себе табличку: «Пасобник оккупантов», мне придется выполнить обещание.

Снаружи раздаются свист и хохот. Армянка вскидывает голову, будто к ней пришло спасение. Я смотрю, как «пятерка» Колючки притормаживает у бровки тротуара. Еврей отчаянно дергает дверь. Он забыл, что нужно толкнуть ее от себя, там так и написано.

Я кричу ему, чтобы толкал. У него грязные ноги, грязное тело, грязное лицо, он — животное, сбежавшее из клетки. Даже в сумраке я вижу, что из правой ноги еврея идет кровь, по полу тянется темная полоса. Он наступил на стекло. Вероятно, когда крался по кустам, избегая людных мест. Кто-то его видел совсем близко. Машина Колючки мигнула фарами.

Тощий меня обманул.

— Не стреляйте, — говорит он, тоже глядя в бездну пистолетного дула. — Вы обещали.

Может, я и совершаю предательство, не нажимая на курок. Обещал ли я? Да, обещал.

Еврей запрокидывается и со всей силы ударяется затылком о стекло витрины с внутренней стороны. По стеклу идет трещина до самой металлической рамы наверху. Я вспоминаю драку с черными. Но череп тощего гораздо легче и мягче. Ударь я посильнее, его мозги вылетели бы наружу. Армянка бьется в темноте и мычит, стонет.

Выйдя из проклятого салона, я запрыгиваю в машину Колючки. Он едет без включенных фар. На улице какие-то люди, но они исчезают. Звонит ли кто-нибудь из них в милицию сейчас? Великан сам стаскивает шапку-маску с моей головы, потому что я забыл. Вынимает пистолет у меня из пальцев. Я не чувствую его в руке. Ладонь пахнет оружейной смазкой. Колючка уверяет, что все в порядке.

Почему-то мне приходит в голову спросить, где теперь наставник Колючки, чем он занимается. В эту минуту важно это знать.

— Его убили. Я видел, как ему размозжили голову ментовскими дубинками.

— За что? — спрашиваю.

— Они знали, кто он такой. Зачем тратить средства и силы на следствие, допросы, суд, зачем вся эта волокита, когда можно просто уничтожить врага?

Колючка хочет, чтобы и я смирился с этой мыслью.

Он говорит, что сегодня я могу поехать домой.

5

Могло быть так, что они все походили бы на меня. Они сидели бы вдоль стен на казенных стульях. Перевязанные, загипсованные, залепленные пластырями мумии представителей Белой расы. Лица, искореженные ссадинами, синяками размером с куриное яйцо, кровоподтеками, с переломанными скулами и носами. Это были бы следы битв.

Обыватели дерутся за каждый квадратный метр дворов и подъездов, на огромном театре военных действий разворачивается сражение, состоящее, как мозаика, из десятков тысяч микроскопических конфликтов. Эти люди сидели бы и смотрели на меня бешеными яростными глазами. В какой-то момент домохозяйки начинают точить ножи, чтобы использовать их не по прямому назначению. Теперь нож спрятан под юбкой. Старухи скрывают в палках длинные спицы. Бывшие алкаши готовят коктейли Молотова и заливают смесь в пустые бутылки из-под водки. Все заражены телепатией — достаточно беглого взгляда для установления контакта. Известен день и час генерального наступления. Утром за завтраком никто не говорит об этом. Мужчины отправляются на работу, а женщины принимаются гладить одежду, которая завтра или уже сегодня вечером будет залита кровью. За ужином никто не говорит об этом.

Они пришли бы сюда, к 14:00 рассказать о своей жизни. О своей собственной борьбе. Именно этого жаждет Генерал. Откровенности. Отказа от прошлого. Духовного экстремизма и разрушения основ. Света слушает внимательно. Происходит невероятное: самая красивая женщина из тех, каких я встречал, безоговорочно мне доверяет.

В общественном транспорте одни смотрят на меня как на чокнутого, другие с сочувствием, третьи совсем иначе. Эти, последние, понимают гораздо больше остальных. Нельзя выиграть боксерский поединок, ни разу не получив по морде. Некоторые люди кивают мне, по их губам пробегает призрачная усмешка. Света держит меня под руку, и от ее присутствия мое тело не так сильно болит. Гормоны играют, способствуя выделению внутренних обезболивающих средств. Недавно я понял, что забыл дома лекарство. Мое дыхание сиплое — то, что через нос. Дышать ртом долго невозможно — все внутри пересыхает.