День проклятия - [50]

Краешком глаза я заметил, что подошла Лиз. Она взглянула на ноги Дьюка, и лицо ее потемнело. Прикрыв их одеялом, Лиз вопросительно посмотрела на меня.

Я пожал плечами:

– Ничего не понимаю.

Она посмотрела на дисплей, но на экране тоже не было ответа.

Я поднял на нее глаза:

– Долго нам ждать? Когда выяснится, что пенобетон надежен?

Она пожала плечами:

– Час. Может, меньше.

– А если он проснется? Как вы думаете, стоит говорить ему?

Лиз собралась было ответить, но ее опередил Дьюк:

– Что говорить?

– Дьюк! Ты проснулся?

– Время от времени я просыпаюсь. Послушать, как вы воркуете, голубки. Чем вы меня накачали, хотел бы я знать. Ноги так и зудят.

Лиз бросила на меня быстрый предупреждающий взгляд. Дьюк этого не заметил. Я постарался ответить как можно убедительнее:

– Не знаю, как это называется. Оно было в красной упаковке.

– Где мы?

– Все там же, в пудре. Как только небо очистится, нас заберут.

– Как погода?

– Пыль.

– Все еще падает?

– Нет. Но нас засыпало. К тому же стоит дымка.

Лицо Дьюка отекло, но я все-таки заметил, как прищурились его глаза, когда он посмотрел на меня, перевел взгляд на дисплей и снова на меня.

– Здесь розовый свет, – заметил он. – Как глубоко мы торчим в этом дерьме?

– По самые уши. – Это Лиз.

– М-м-м, – поморщился Дьюк. – Тогда не гоните волну.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Лиз.

– Хреново. – Он потянулся и схватил меня за рукав. – Джим!

– Да, Дьюк?

– Сделай мне одолжение.

– Говори.

– Убери эту красную ампулу. Я не хочу спать.

– Виноват, командир, но это невозможно. Все остальное – пожалуйста.

– Я выдержу боль, но спать не хочу.

– Не могу. Так положено. Иначе ты умрешь.

– Джим… – Он кашлянул, и я испугался – кашель походил на предсмертный хрип. – Джим… убери ампулу.

– Нет, Дьюк, я этого не сделаю.

Дькж закрыл глаза, и мне показалось, что он снова за-1 снул, но вдруг он опять уставился на меня и тихо позвал:

– Джим. – Да, Дьюк?

Он быстро терял силы, мне пришлось почти прижаться к его лицу. Он прошептал:

– Чтоб тебя…

Его веки сомкнулись, и он снова погрузился в сон. Лиз отложила дисплей.

– Аппарат его отключил. Он переутомился.

– Дьюк ненавидит лекарства. Боюсь, потом мне долго| придется просить у него прошения. – Я сообразил, чтс опять оправдываюсь. – Простите, это по привычке.

Лиз не улыбнулась.

– Чего вы боитесь? – А?

– Можете вынуть ампулу, если хотите. Я замотал головой.

– Нет, не могу. Если нам суждено быть заживо съеденными, пусть он лучше ничего не знает.

Лиз внимательно смотрела на меня.

– Об этом я и толкую. Это лишь первый этап.

– Какой этап?

– Решать за других. На следующем этапе решают, можно ли другому человеку жить или он должен умереть. Вы понимаете, куда это ведет? Помнится, кто-то долго ныл по этому поводу.

– Да, но… – Я поднялся на ноги и залез в фонарь над Дьюком. – Совсем другое дело, когда решаешь ты лично. Я не прав?

Она ответила не сразу, а смотрела на меня, словно прикидывая.

Наконец я не выдержал:

– Ну давайте же! Говорите! Она медленно покачала головой:

– Не стоит. Вы знаете, что я скажу.

– Нет, не знаю.

– Нет, знаете.

– Боже, как я не люблю подобные разговоры. Она вздохнула.

– Это не важно. Мне просто хотелось знать, удовлетворит ли вас такое оправдание.

Я повернулся к ней спиной, раздвинул шторки и уставился на насекомых. Под полуденным солнцем они стали еше активнее. Я облился потом. Продолжать разговор не хотелось – Лиз была права.

Грудь болела все сильнее. Господи, пусть мне будет еще хуже…

В. Как хторранин поступит с медведем-гризли?

О. Трахнет его.

22 ПИЩЕВАЯ ЦЕПЬ

В основе любой жизни лежит смерть. Нельзя существовать, не поедая кого– то.

Даже фотосинтез использует энергию тепловой смерти Солнца. Человечество – не исключение. Бальзамирование обманывает не могильных червей, а всю экосистему – и то временно.

Соломон Краткий

К концу дня насекомые очистили от пудры стекло фонаря, и теперь можно было рассмотреть их.

Косые лучи вечернего солнца освещали вертолет сзади, и только розовые прожилки на прозрачной башенке напоминали, что еще недавно вертушка была засыпана.

Крошечные насекомоподобные организмы выглядели крупинками. Приходилось сильно напрягать зрение, чтобы вообще увидеть их. Лишь у некоторых, более крупных, просматривались какие-то неясные детали.

– У вас есть видеокамера? – спросил я Лиз.

– Да, парочка в запасе имеется.

– Дайте-ка одну, пожалуйста. Она принесла камеру.

– О, да это «Сони»! Отлично. Хоть раз в жизни армия не позарилась на дешевку. Сейчас я вам кое-что покажу. Фокусное расстояние у этой штуки можно сделать очень коротким. В университете мы использовали видеокамеры как переносной микроскоп.

Я покрепче уперся локтями и, глядя сквозь окуляр камеры на насекомых, настроил ее. Освещение было отличное – лучи заходящего солнца падали сбоку. Изображение получилось четкое: белесые личинки были видны как на ладони. О Боже, да ведь это… Я узнал их. Чувство было такое, будто я хлопнул стопку крепчайшего ирландского виски.

Я захихикал.

– Что это вас так рассмешило?

Меня действительно разбирал такой смех, что я вывалился из фонаря, закашлялся и осел на дно, пережидая, пока пройдет приступ. Я кашлял так сильно, что легкие, казалось, вот-вот вывернутся наизнанку. В груди полыхал костер. Кашель усиливал боль, а та, в свою очередь, вызывала новые приступы кашля. Я задыхался, однако все постепенно прошло. Лиз испуганно смотрела на меня.