День проклятия - [49]

Я залил боковые грузовые камеры и занялся швами внутренней обшивки. Лиз стала мне помогать. Мы настроили разбрызгиватели на самую тонкую струю и опрыскали каждый уголок, каждую трещинку, каждый шов и каждую перемычку внутри корабля.

Под конец внутренность вертушки напоминала свадебный торт.

Тем временем солнце поднялось уже высоко. Вертолет стал нагреваться. Если само светило лишь смутно проглядывало сквозь перину бледно-розовой пудры, то тепло его ощущалось прилично. Я почувствовал себя в ловушке.

Тело болело еще сильнее. Легкие горели как в огне. Я держал под рукой кислородную маску и часто прикладывался к ней. Это как будто помогало. Чутьчуть.

Кожа у меня покраснела и чесалась. Должно быть, разыгралась аллергия. Я покрылся сыпью. Ощущение было такое, словно меня посадили в мешок с шерстью ангорской кошки. Я непрерывно чесался, размазывая пот, грязь, какой-то пух.

Я попытался сосредоточиться. Переднее стекло сверкало ярко-розовыми отблесками.

На нем, переливаясь, мерцали миллионы крошечных телец. Они ползали по всей поверхности, но больше всего – внизу, где еще лежал кучками розовый пух. Меня тошнило от одного только вида насекомых. Пришла мысль о горячей ванне с сотней маленьких пульсирующих струек водного массажа. Поделиться этой мыслью с полковником Тирелли я не Решился.

– Бр-р! – с отвращением сказала она. – Не могу видеть их. Кстати, вы не знаете, что это такое?

– Может быть, хторранская разновидность наших муравьев? – предположил я. – Впрочем, спорить не стану. Мы ведь даже близко не подошли к пониманию их экологии. Помните аналогию доктора Зимф с головоломкой?

– Нет. Напомните, пожалуйста.

– Доктор Зимф считает, что пока мы только открыли коробку с головоломкой, но еще не вынимали и не разбирали ее. Мы даже не знаем, сколько в ней составных частей. Известно только, что их много и ни одна не укладывается в рамки наших представлений.

Я приник к бутылке с водой, поглядывая на кипящую массу насекомых.

– Мне не нравится такая аналогия, – заявила Лиз. – В ней слишком много «не знаю» и «не могу».

– Что верно, то верно, – согласился я.

Она надела наушники и включила передатчик.

– Окленд?

– Вас слушают, – ответило радио.

– Говорит «Банши-6». Проверка связи. У нас без изменений, разве что насекомые подбираются все ближе.

– Вас понял, полковник.

– Можете хоть приблизительно сказать, когда нас вытащат отсюда?

– Нет. Виноват, полковник. По данным спутника, над всем районом по– прежнему стоит дымка. Единственное, что мы можем сделать, – вызвать дирижабль из Портленда.

– Звучит не слишком вдохновляюще, согласитесь.

– Хотите ждать еше неделю? Лиз закатила глаза.

– Ладно, давайте дирижабль.

– О, есть хорошие новости. – Да?

– Состояние вашего пациента устойчивое.

– Замечательно, только вы от меня что-то скрываете.

– Не понял.

«Устойчивое» – можно понимать по-разному. Насколько серьезны его травмы?

– Нас никто не слышит?

Лиз посмотрела на меня, потом оглянулась на Дьюка.

– Он по-прежнему спит? – шепнула она. Я кивнул. Лиз ответила в микрофон:

– Говорите.

– Мы получили довольно странные данные о состоянии его ног. Похоже, датчики испытывают наведенные помехи. Но дело не в заражении: уровень антибиотиков в крови не снижается. Вероятно, это какое-то побочное действие пыли, но наверняка можно будет выяснить только в стационаре. В остальном самочувствие удовлетворительное.

Только постарайтесь не трогать его. Мы пошлем со спасателями военврача.

– Вас поняла, – сказала Лиз. – Есть еще хорошие новости?

– Ну, остались только официальные сообщения из десятичасового выпуска.

Президент снова собирается выставить свою кандидатуру.

– Спасибо. А результаты бейсбольных матчей?

«Доджеры» – ведут в матче с «Брейвисами», идет середина третьего иннинга, первые два «Доджеры» выиграли.

– Вас поняла. Конец связи. – Она выпрямилась и посмотрела на меня, – Что вы так расстроились? Болеете за Атланту?

– Нет, боюсь за Дьюка. – Я отправился в хвост вертолета.

– Разве вы не слышали? Окленд говорит, что он в порядке.

– Да, я слышал. Еще они сказали, что «Доджеры» выигрывают.

Я присел возле Дьюка. Он не просыпался целый день, и я не знал, хорошо это или плохо. Что лучше: держать его в забытьи или в сознании, пусть даже мучительном?

Если помощь не придет в ближайшее время, то и такого выбора не будет – запас медикаментов подходил к концу.

Я посмотрел на дисплей. Пора менять ампулы в капельнице. Антибиотиков оставалась еще целая куча – они были в голубых ампулах, а глюкозы – два последних пузырька. Я не представлял, как выйти из положения. Вертушки не готовились для оказания настоящей медицинской помощи. На них предполагалась лишь эвакуация раненых.

Но главная проблема заключалась в красных ампулах с обезболивающим – осталась только одна, а боль от ожогов, говорят, самая страшная…

Я взялся за одеяло, поколебался – и открыл ноги Дьюка. Они были обожжены, кожа сходила лохмотьями. Мясо покрылось волдырями и гнойными корками. Я невольно отвернулся, потом посмотрел снова. Ноги Дьюка были… в пудре. Нет, покрыты легким розовым пухом. Что за наваждение?.. Я осторожно потрогал его.

Пух не стирался. Он рос из кожи и кололся, как мех червя. Я прислонился к переборке и уставился на ноги Дьюка, пытаясь понять, что это за дьволыцина.