День поминовения - [15]
В тот миг, когда Артур Даане спустился по лестнице в подземное царство, он услышал на улице завывание сирены «скорой помощи», показавшееся фанфарами. Под землей было почти уютно, он любил полутьму берлинского метро, любил поезда, поднимающие вихри холодного воздуха и подкатывающие к станции, словно гром на колесах. Но больше всего он любил безымянную общность пассажиров, взгляды, которыми они обмениваются, защитное пространство, создаваемое каждым из них вокруг себя, чтобы затем уже из-за этой линии обороны вести разведку и сортировку разведданных, а потом выносить приговор. Тайные читатели-через-плечо, похотливые раздеватели-глазами, расисты, а также страдающие аутизмом переростки с плейерами, из которых на всю станцию раздается ритмичное бу-бу-бу… Если посидеть подольше, то обязательно увидишь представителей всех пород.
— Это все моя родня, — сказал он как-то раз Эрне, приехавшей к нему в Берлин.
— Что-то ты впал в патетику.
Эрна всегда говорила то, что думала.
— Хочешь, я найду для тебя маму и папу?
— Да ну тебя.
С тех пор он всегда смотрел, есть ли рядом подходящие мама и папа. Так, однажды у него был турок — папа, китаянка-мама, сестра из Анголы и, разумеется, бесчисленное множество родственников-немцев.
— А как насчет спутницы жизни?
— Это будет слишком похоже на правду.
— Но по каким же признакам ты выбираешь себе родню?
— Мой последний брат читал книжку Гофмана, моя последняя мама была из Восточного Берлина.
— Она, конечно, тоже читала?
— Нет, плакала и старалась, чтобы мы не заметили.
На этот раз пап в метро не оказалось. Он сделал пересадку на станции Бисмаркштрассе. На самом деле ему хотелось сходить в Исторический музей, но два музея в один день многовато. К тому же весь Берлин — это большой исторический музей. Лучше выпить теплого глинтвейна в кафе «Эйнштейн». Только сейчас он почувствовал, что очень замерз.
В кафе «Эйнштейн» немцы превратились в европейцев. Этот заполненный людьми зал запросто можно было перенести на площади Сен-Мишель в Париже или поменять местами с кафе «Люксембург» в Амстердаме. Посетители были похожи, как и он сам, на манекены. Может, у них тоже были родственники в берлинском метро, как знать. А то зачем бы им тут сидеть. Обслуживали посетителей высокие блондинки в передниках до полу. На длинных рейках газеты со всего мира. «Монд»», «Коррьере делла Сера», «Тас». Одновременно с его рукой к свежему номеру «Эль Пайс» протянулась еще чья-то рука, но его рука оказалась проворней. Он опередил соперницу, и та вскипела, это было видно. Глаза мечут искры. Берберское лицо. Он запомнил эту свою мысль только потому, что она совершенно таинственным образом была правильна. Он протянул девушке «Эль Пайс», но она покачала головой. Выходит, дело было не в газете, а в пропущенном мгновении, в проигрыше. Она взяла «Монд» и исчезла за углом стойки бара. Он сел у окна. Было около четырех, но уже темно, как ночью. «Народ, блуждающий впотьмах». Откуда это? О ком речь — о не просветленных верой? Почему рядом нет Арно, он всегда все знает. Надо записать, чтобы спросить у него вечером. Лицо, обратившееся к нему с таким гневом, что это было за лицо? Шрам на правой скуле. Да и на руке он тоже заметил шрам, в уголке между указательным и большим пальцем. Виктор называл это место руки «ложе для стило». Когда она протянула руку за газетой, шрам растянулся: другая, более светлая кожа, чуть блестящая. Шрам на лице был похуже, казалось, кто-то сильно нажал ей пальцем на скулу, чтобы оставить свою метку. В какой-то миг он подумал, не отнести ли ей газету, но это было бы нелепо. Если б она так не разгневалась, то читала бы сейчас «Эль Пайс», а не «Монд». Страна или мир,[11] испанский или французский язык. Во всяком случае, не немецкий, с таким лицом по-немецки не говорят. Человек, мучающийся из-за малейшего проигрыша. Забудем про нее, почитаем газету. Скандалы, коррупция, Гонсалес, ЭТА, он не мог сосредоточиться. Может быть, она испанка? На вид не похожа, но это ничего не значит. Во всяком случае, не манекен, у манекенов не бывает шрамов. Нынче половина человечества не похожа на самих себя. Еврея не отличишь от германца, голландца от американца, так что уж говорить об Испании с ее кельтами, евреями и маврами. Мавры? Берберское лицо, ведь это и была его первая мысль. Однако надо сосредоточиться на газете. Каждая страна — это настольная игра, если знать правила, то можно и поиграть вместе со всеми.
Правила игры в Германии он старался выучить, а испанские уже знал. Овладеть всеми тонкостями невозможно, но все-таки. Можно считать, что ты более или менее в курсе дела, если ты знаком с расположением материала в газете, следишь за деталями последних скандалов, связанных с коррупцией, а в Испании такие скандалы в последнее время стали немыслимо запутанными. Генералы, наживающиеся на торговле наркотиками, высокий чин, бежавший из Гражданской гвардии с поддельными документами, возвращен из Лаоса, министры, отправлявшие отряды карателей в соседние страны, главные редакторы, заснятые в тот момент, когда они предаются своим весьма своеобразным страстям, ну и просто — напросто деньги, пошлые, вонючие деньги со всех сторон, слой дерьма из лжи и корысти, который уже давно ровным счетом никого не удивляет. Может быть, потому он и любил Испанию, что все это безумие, похоже, считается здесь частью нормальной жизни. Оплеуха, конечно, но все же. Когда-то, лет двадцать назад, он снимал несколько туристических репортажей об Испании. Стандартный набор туристических достопримечательностей, Севилья в Пасхальную неделю, Коста-Брава, места, куда голландцы ездят толпами, Торремолинос, Марбелья. Во время всех этих путешествий он увидел краешком глаза то, что его интересовало по-настоящему: города, сохранившие свой собственный, высокомерный уклад, не имеющий ничего общего с турбизнесом в других частях страны, каменные острова на выжженных равнинах Кастилии и Эстремадуры, они заворожили его, словно здесь сохранилось нечто, что было частью его сути и чего он до сих пор не замечал. После тех репортажей он решил во что бы то ни стало выучить испанский язык и брался за всякую работу, связанную с поездками в Испанию. Несколько лет назад он снял небольшую квартиру на площади Мануэля Бесерра в одном из не слишком опрятных районов Мадрида. Они сняли ее вдвоем с никарагуанским режиссером и оператором Даниэлем Гарсиа. Это было удобно для обоих, потому что Даниэлю, в свое время получившему тяжелое ранение в Анголе и после нескольких лет реабилитации переквалифицировавшемуся в фотографа, приходилось часто бывать в Амстердаме и в Берлине. Для Артура Мадрид служил базой, откуда он совершал поездки по стране. Год назад он подал на немецкое телевидение заявку на проект «Монастыри Испании» и предложил сотрудничать с Арно Тиком. Но эта заявка так и лежала без движения, немецкое телевидение со временем стало мало отличаться от нидерландского: все, что не совсем примитивно и длится больше двадцати минут, кажется им подозрительным. Нет денег, да и кому это будет интересно. «Для кого этот репортаж? Нынче в церковь ходит меньше двадцати процентов населения, и сколько среди них католиков? И вообще… монастыри? Вот если бы вы сделали репортаж о дзэн — буддистских монастырях…»
