День Литературы, 2011 № 02 (174) - [5]

Но для знания, для затеи, для сердечной полноты, для полнокровной жизни нужны человеку все отрасли творчества, куда скидывается в поисках наш ум и чего страждет душа. Пренебречь хотя бы одним – значит обеднить ум и сквасить душу…

С редактором у меня не раз зачинался разговор о литературе, дескать, запихнули её на задворки за ненадобностью. Куняев же отвечал мне с непонятной обидою: "А зачем романы? Только место занимают… Нам не нужны художественные вещи". Это прозвучало так неожиданно, что меня взял столбняк, и отнялся язык. Мы-то, дураки, ратуем со всех трибун, что главное для писателя – русское слово во всей его полнокровной телесности, но оно, оказывается, лишнее на литературной ниве. А душа-то живёт в слове и словом, им, окормляется, к нему особенно податлива и прилипчива.

А нас уверяют со всех сторон, де, не надо краснописания, де, "краткость – сестра таланта". Но древние писали: "О, красноукрашенное слово!.. Это мёд и нектар с божьего луга, это взяток с цветущей матери-сырой земли".

А нас уверяют-де, побольше грязцы, дескать, это же правда. Увы, бывает правда вдохновляющая, созидающая и погубляющая, что хуже лжи.

Мы живём в мире фальшивых мифологем, управляющих нами, в глубине которых закупорен разрушительный смысл ("Никто не забыт, и ничто не забыто", "Кто не работает, тот не ест", "Слово – серебро, молчание – золото", "Деньги-товар-деньги", "Добро должно быть с кулаками", "Вам есть где жить, нам есть где умирать" т.д.). И каждый писательский "поток", не хотящий сливаться в общую полноводную реку, насочинял для себя множество "молитовок", выдумал свои правила поведения, этику и эстетику, наставил по рубежам своих "идолов", пробил свои тропы. А мир, разделившийся в себе, не устоит. И литературная, книжная жизнь не оттого безрадостна нынче, скучна и скудна, что пересеки и засеки наставил ей интернет с телевизором, иль что народ беден, разохотился читать, но потому, что в неё, в самую сердцевину, вклинился, как клещ-кровосос, торгаш, превративший книгу в товар, готовый выпить живую кровь культуры ради прибытка. Ради дохода в двести процентов купец-скряга и банкир-процентщик готовы убить свою мать. Это ещё Маркс признал, и мировой капитал согласился.

Да, "большая воля портит человека". Но отсутствие русской воли вообще погубляет православную душу: сначала разжижает до киселя, а после иссушает и отторгает от родины, выращивает диссидента-космополита. И либеральная дозированная свобода, – не для русского человека, воспитанного волей и пространством. Вот государство и обязано применять "волю" как необходимость. Нельзя туго зажимать клещи хомута, скотинка задохнётся; тупо грозить и напрасно яриться, но и нельзя, чтобы упряжь сидела расхлябанно; хребтину натрет до язв и загонит в живодёрню. Ведь Маринину и Донцову (и прочих "желтушных" писательниц) читают не от того, что они интересны и нравоучительны, но потому что власть, далеко удалившись от национальной культуры, а может и не сознавая её победительных свойств (иль по тайному намерению, научению со стороны), со всем интернациональным пылом ударившись в "эрзац", почти насильно вчинивает народу самое низкопробное чтиво миллионными тиражами (своеобразные чипы в сознание), чтобы занять голову дурью и сбить народ с национальных корней и мучительных, но необходимых для существования размышлений о сущности жизни. А всё нравоучительное, душеспасительное чтение удаляет от человека, хитрой демагогией уловляет в сети забвения. Принцип один: сначала создаются безвыходные обстоятельства (якобы), а потом разрешаются с помощью дубинки, мелких подачек и паутины лживых словес.

Было когда-то же, было на Руси. "Книги, это реки, напояющие вселенную…" Глубина, красота, душевность, теплота письменного слова веселили сердце, соединяли плоть и дух.

Доброчестная, совестная книга – это не только молельня, дарохранительница, но и родильница духу. Изыми из неё живое пламенное слово, имеющее истоки в самой гуще народной жизни, и получите заплесневелый сухарь, от которого православной душе никакого прибытка. Иные, кто "святее самого папы", ударившись в полное отрицание светской литературы, уверяют на толковищах, ещё более смущая национальное дыхание, дескать, литература – это дьявольский искус, разврат, а для полноты жизни с избытком хватит одного Евангелия.

Со всех сторон, как из рога изобилия, сыплются нападки на художественное слово, чтобы опростить до лоскутьев, покромок когда-то живописное платье, так идущее русскому к лицу своим напевом, многозначностью, свободою стоять на том месте в строке, где ему прилучится, при этом усиливая смысл. Как по остаткам копыта нельзя показать статей жеребца, так и по казённому письму не понять глубину былой русской речи, которую так обеднил машинный прогресс. Вот и в издательствах, где нынче и окопался в лице редактора самовольный ретивый цензор, вам при встрече скажут: "Проще, проще пишите, и никаких там художеств. Чтобы на странице, пересыпанной матом, было два изнасилования, три убийства и четыре постельных сцены… Тогда напечатаем". Раньше был государственный цензор, он же чиновник "комитета", который придирчиво следил за нравственностью текста; нынче исповедуют безнравственность.