День Литературы, 2008 № 11 (147) - [15]

Это охота и рыбалка. Но рыбалка не тихая с удочкой на берегу, а настоящая, промысловая по даль- ним и диким местам. Трудно добираться до этих угодий. Это километров 300 от Якутска на лодке по реке, очень редко на машине или вертолёте. Ухожу обычно на неделю. Там и утка, и заяц, и лось. Иду не один, в тайге в одиночку не выжить. Весной и осенью охота, а рыбалка – летом. И так всю жизнь. В детстве это был образ жизни, а в последнее время душевная тяга. Хотя эти запасы большая подмога семье не на один месяц. Ответ на этот вопрос немного меняет мой образ светского городского человека. Правда?

Б.Л.: Вы домосед? Или путешественник? Какие места на земле вам особенно дороги?

Н.Л.: Я особо не ездил. Но крупные страны всё же посетил, так сказать, для сравнения. Как многие советские мальчики, воспитанные на французских романах, – люблю Париж. И, возможно, по древней генетической прапамяти мне уютно в Стамбуле, Пекине, Шанхае. И всё же я домосед, предпочитаю дом.

Б.Л.: Но часто бываете в Москве. Что для вас этот город?

Н.Л.: Я не принадлежу к тем, кто предпочитает декларировать свою нелюбовь к Москве. Очень люблю её и всегда с радостью посещаю. В ней живёт много моих друзей, к сожалению, есть уже и умершие; но я чувствую и знаю, что души всех друзей всегда рядом со мной в этом городе. В Москве на высших литературных курсах при Литературном институте я учился. Это было время обретения учителей. Ещё я люблю Красную площадь, по её брусчатке в ноябре 1941 года в составе одного из Сибирских полков прошёл мой родной дядя – Лугинов Николай Семёнович, погибший на войне.

Сегодня иногда создаётся ощущение оккупированного города, но всё равно это мой город – моя столица. Она наравне со всей страной пережила великую трагедию распада и унижения. И не её вина, что на этот раз была сдана врагам.

А сегодня я радуюсь, что она медленно восстанавливается из пепла.

И здесь вполне логично объяснить – почему почти нет в современной прозе произведений о событиях этих тяжёлых двадцати лет. Время это не было самодостаточным. Безвременье – одним словом. Его почти невозможно воссоздать художественно. А как только начнётся стабилизация, тут же придёт время литературы нынешнего дня. Период хаоса воспроизвести, мне думается, невозможно.

Б.Л.: Какое из последних литературных событий России произвело на вас самое сильное впечатление?

Н.Л.: Я люблю читать поэзию. Этот жанр – средоточие всех искусств. От состояния поэзии зависят успехи и неудачи всех жанров. Радует всплеск поэтических талантов в последние годы. После Юрия Кузнецова и Николая Дмитриева для меня Николай Рачков, Магомед Ахмедов, Игорь Тюленев, Наталья Харлампиева, Диана Кан, Елена Родченкова, Алексей Шорохов. Это всё же не все…

Б.Л.: Мировая литература. Есть в ней тенденции, которые разительно отличаются от российских?

Н.Л.: Может быть, я и ошибаюсь, но русская литература остаётся одной из главных мировых вершин. Даже больше. Мир ещё не открыл не только новую русскую литературу, но и не осмыслил до конца советскую классику. Я говорю о всей русскоязычной литературе России.

Какой высоты мысль была высказанная когда-то Михаилом Дудиным в стихах, что после смерти он вернётся в 41 год и принесёт погибшим товарищам весть о победе... А в каком народе была такая личность, как поэтесса Юлия Друнина. Не каждому дано создать такого уровня поэзию и быть достойным её при жизни и после смерти.

Б.Л.: Вы работали над романом о Чингисхане почти пятнадцать лет… Как вы относитесь к быстротекучести времени – спокойно или драматично? Философски? Или всё же охватывает боль при мысли о неизбежном уходе?

Н.Л.: Философски. Я до такой степени сжился с образом военного, ратного человека, что возможный уход из жизни воспринимаю с любопытством. Для меня это как бы новое назначение по приказу генерального штаба. Кем меня назначат на этот раз? Интересно…

Б.Л.: О чём мечтаете?

Н.Л.: Вместе со своей несчастной страной я чувствую себя ущербным, больным, неадекватным. Дожить бы до той поры, когда моя родина встанет с колен, стряхнёт с себя наносную грязь и пыль. Надеюсь, что это будет воспринято не как пафос. Разрозненность людей, их отделение от нужд общества и государства может не позволить понять мои чувства. Вроде бы до общества и государства и дела нет, своя рубашка ближе к телу, но это беда нашего времени. Избавление от этого несчастья – моя мечта. Я не могу отделить себя от своей страны. Это моя судьба, жизнь, неотделимая от общенационального достоинства России.

Тимур Зульфикаров ИСТОЧНИК ВДОХНОВЕНЬЯ

Кто такой Александр Худорожков?

В эпоху крушенья, неслыханного в Мировой Истории униженья, разграбленья Руси – он тихо воспевает непреходящие, смиренные, православные русские души и нетленные ценности вечной России... В эпоху разгрома, избиенья Любви мерзопакостными словами "секс", "порнуха" – он воспевает чистоту и жертвенность Русской Любви... В эпоху издевательства, презренья к Русской Семье – он нежно, целомудренно воспевает, живописует грациозность, пленительность семейных отношений, почтенья к старшим и тончайшего – иногда даже излишне сентимен- тального – восхищенья "малыми мира сего" – детками...