День Литературы, 2005 № 01 (101) - [42]

Возможно, столь пристальное внимание к фигурам вроде бы "второго плана", а вовсе не к главным героям покажется кому-то не слишком оправданным преувеличением, личной прихотью автора, но ведь здесь мы попытались заглянуть за пределы и "Дон Кихота", и "Горя от ума", мысленно продлить их действие во времени — на том пространстве и в той образной системе, где оно разворачивалось внутри текста. Дон Кихот умирает, Чацкий бежит, "поле боя" остается всё же за Санчо Пансами и Фамусовыми.

От того, что за это время одни стали долларовыми (евровыми?) миллионерами и миллиардерами, а другие — министрами и даже президентами, их внутренняя сущность ничуть не изменилась. И реакции на столкновение с искателями Истины, абсолютного смысла жизни пусть даже ценой жизни собственной, — тоже.

Разумеется, отношение Фамусова к Софии, отношение родственное, отца к дочери, совершенно иного качества, нежели у Санчо — к Дульсинее, которая в своем некрестьянском качестве полностью измышлена Дон Кихотом, ибо рыцарь, согласно всем романам, обязан служить "даме сердца". Кто такая Дульсинея для Санчо — без Дон Кихота? Простая деревенская девица, каких сотни, насчет которой ныне покойный господин возомнил было невесть что. Но для Фамусова важно, "что станет говорить княгиня Марья Алексевна", то есть он на деле сильно зависит от мнения "света" и не является в этом смысле самодостаточной фигурой. Подобная "двойственность" наших "государевых людей", вечная оглядка на "свет", включая весь остальной, иностранный свет — уже без кавычек, куда страшнее всех "французиков из Бордо" и даже из Корсики, и даже не "французиков", которые суть лишь следствие, но не причина болезни.

Русскому дворянину Фамусову страшны "злые языки", слово, испанскому крестьянину Санчо Пансе — порка. Даже в ответ на злое многословие Чацкого, которого никоим образом не боится и которого, в общем-то, даже не воспринимает всерьёз, Фамусов закрывает уши — его нежелание слышать плохое о себе вполне сродни нежеланию Санчо подвергаться самобичеванию, а тем более — бичеванию чужой рукой. Здесь налицо совершенно разные "группы страха" — как бывают разные группы крови. Отсюда и преодоление этих страхов: физического порядка у Санчо Пансы и информационного порядка у Фамусова, — оказывается важнейшим и непременным условием "расколдования" внутренней, душевной сути их народов, заключенной соответственно в образах Дульсинеи и Софии: испанской сладости и русской мудрости.

Поскольку человек, согласно евангельской традиции, изначально был создан для райского наслаждения, а от древа мудрости, древа познания добра и зла вкусил по дьявольскому наущению, Сервантес через Дон Кихота увидел в Дульсинее гораздо более величественную и всечеловеческую сущность, чем Грибоедов через Чацкого — в Софии. И пусть у каждого народа в мире есть своя задача, своя историческая судьба, — осознать и выполнить ее можно только в связи с задачами и судьбами других народов. "Несть бо во Христе ни еллина, ни иудея". Но до Христа еще надо дойти.

Евгений НЕФЁДОВ ВАШИМИ УСТАМИ

СЕДИНА В ГОЛОВУ

"На семьдесят пятом году

Мальчишку себе заведу…

И буду его баловать

И между бровей целовать…

Стихи ему в кухне читать

И громко, до слёз хохотать,

Однажды с девчонкой застукав…

Ох, прячьте, подруженьки, внуков!"

Марина БОРОДИЦКАЯ

В две тысячи пятом году

Ещё ничего я бабец:

Три зуба есть в нижнем ряду,

А также клюка и чепец…

И всё же возьму и влюблю

В себя я мальца порезвей.

Очки только дай нацеплю:

Вдруг чмокну не между бровей…

Мальчонка закатит скандал,

Толкнет современную речь:

«Да вы педофилка, мадам.

Вас можно к ответу привлечь!»

Он будет по-своему прав:

Процесс стихотворный не здрав,

В нем столько таких «нетрадиций»,

Каких мы не знали вчера,

Что прятать от всех Бородицких —

И внуков и внучек пора!