День Литературы, 2004 № 06 (094) - [15]
В искренность такого чувства невозможно не поверить. Тем более, что оно постоянно подкрепляется неожиданными озарениями: "Жил и не думал, что у смерти твои, о боль моя, глаза ". И тут никак не обйтись без обращения к Создателю, в чьем ведении все наши судьбы, наши смерти: "Позволь мне, Боже, после смерти взглянуть на самого себя".
И возникают всё новые озарения, которые, врезаясь в память, убеждают, тревожат: "и смерть глядит в глаза при жизни, а после смерти — смерти нет".
А Бог-Вседержитель у поэта обеспокоен: "Взирает Бог тревожными глазами..." Видно, судьба человечества требует от Него определенных созидательных усилий в Его непрерывном саморазвитии, самосовершенствовании, самоочищении, ибо увечное человечество свидетельствует, скорее всего, о самоутверждении сатанинских сил. И смутное время в России оставило после себя следы именно этих ускользающе-вездесущих сил.
В стихотворении "Плач на погосте", кажется, вся страна, разлетевшаяся "на куски в сумасшедшей давильне" , собралась на погосте оплакивать жертвы. За последние десять лет Россия не досчиталась пятнадцати миллионов человек. Неслучайно у поэта с "давильней" рифмуется "говорильня". Собирательный образ страны незрим, автор чувствует его, как душу, что "плачет по людям незрячим". Чувствует — как трагедию России, которую не выразить словами, но быть вне ее и молчать — невозможно. Пусть даже это окажется просто молчанием плача.
Вот в глазах и последний туман,
вот и в глину закопаны кости,—
а всё кто-то нас помнит... И кто-то по нам
слезы льет на погосте.
На этом погосте лежит и отец поэта, перед которым он испытывает неутолимое чувство вины и раскаяния. В нескольких стихотворениях, посвященных отцу, поэт пытается как-то искупить свою вину, утишить это чувство.
Отец позвал меня на помощь,
да не расслышал я слова.
и смерти гробовая полночь
его объяла, как трава.
Но, с поистине кузнецовским катарсисом драматического разрешения трагически неразрешимого, самоотреченно заключает: "Так и приму. И пусть напишут на вечном камне мастера: он зов отцовский не расслышал, и не было ему добра".
Быть может, судит самого себя И.Переверзин слишком строго. Но не судить не может. Ведь и к другим относится взыскующе — видимо, понимая, что так того требует промысел Божий. А отход от Него грозит всё новыми потрясениями, крушениями и трагедиями.
Стремились мы уйти от Бога,
а получилось — от людей.
Вздымалась, ширилась дорога
печали, горя и смертей.
Так события последнего смутного времени обнажили всю несправедливость основ, на которых стояло и, пожалуй, еще долго будет стоять российское общество. Однако над всем этим видится поэту образ Святой Руси, милосердной и взыскующей:
И высоко над головой,
над каждым домом и собором,
стоит небесный образ твой,
как суд над временем-позором.
Она там, где "звездный запредел" . А здесь — "нам не восстать из мрака, коль мрак не пережить".
Со всего человечества уже идет вселенский спрос, и никакие прогнозы и пророчества не дадут исчерпывающего знания, что ждет нас впереди, если человечество не образумится. "А ну как однажды и разом планета потребует долг — и вырвет глаза синеглазым, и вцепится в горло, как волк". Так в стихотворении "Птицы Хичкока", не пророча, но предостерегая, поэт пытается напомнить о совести и ответственности людей перед планетой, перед всей Вселенной.
Неспроста появляются у него такие строчки, например: "Я хочу, чтоб над домом моим вместо Марса всходила Венера". Чтобы не вражда, а любовь царила на Земле. Над миром, над домом — надо всем. Чтобы сам поэт — человек исключительной искренности — мог себе позволить судить о людях по себе, то есть думать о них лучше, чем они есть на самом деле. Ему же приходится подчас подвергаться сомненьям: "сегодня я тебя прикрою, а завтра ты меня убьешь".
В.Бондаренко в своем эссе "Серебряная точность слова", предваряющем книгу И.Переверзина, определил характернейшую особенность его поэтического письма: северно-серебряную точность, вплоть до отточий. И хочется повторить слова критика о поэте: "В душе бунтовщика появляется свой Храм. Непрост он, и, видно, не настало еще время для истинной мудрости. Пока еще длится время плача и скорби".
Понять себя — поднять себя,
вставай с колен, иди,
пусть солнце бьет в глаза, слепя,
пусть в скулы бьют дожди.
Неукротимая судьба:
и смерч, и круговерть,
где борет жизнь саму себя,
где смерть идет на смерть!
Таково парадоксальное состояние нашего Времени. И, чтобы выжить, никак нельзя предаваться унынию и тоске. Важно крепить свою веру. Ведь вера имеет свойство жить не в одном этом мире. Она безгранична — в том смысле, что для нее нет межи между мирами, между разными пространственно-временными измерениями.
"Дом родной — далеко, за немыслимой бездною звёзд, за пустыней, за морем, под охраной надежного Бога. И однажды, устав от земных перегрузок и верст, я вернусь навсегда — и застыну свечой у порога"
