День Литературы, 2002 № 04 (068) - [40]

В субботу, когда должен приехать Серега, наш дом живет ожиданием. Мама готовит курицу, папа слоняется из угла в угол, а я намываю полы, ведь Серега так любит домашний уют. И вот наконец звонок, разбивающийся на десятки хрустальных трелей, наскакивающих друг на друга, как тающие льдинки в ручейке. Я успеваю первой. Открыв дверь, висну на шее у Сереги (Господи, с каждым разом он все выше и выше, просто дядя Степа какой-то), тут же спешит папа, заранее вытянув руку для пожатия, мама торопится накрыть на стол, в нос ударяет аппетитный запах жареной курицы. "Дома — такая шара", — блаженно бормочет Серега.

А время неумолимо и беспощадно приближало тот миг, когда жизнь должна была разделиться на "до" и "после". Повестка.

И вот позади эта томительная ночь со снующими туда-сюда лицами, пьяными тостами, армейскими песнями с почему-то обязательно трагическим концом: либо любимая не дождалась, либо... Нет, с нашим Серегой ничего не может случиться плохого. Год назад вывели войска из Афганистана, куда он, наверное, втайне мечтал попасть. Всего два... О Господи, целых два года...

Шесть часов утра. Зеленый пузатый автобус, натужно пыхтя, мотает нас из стороны в сторону, подпрыгивая на ухабах дороги. Непреодолимая тяжесть вдруг наваливается на плечи, я закрываю глаза, мне кажется, что на мгновение, потому что тут же кто-то дергает меня за руку, подталкивая к выходу: приехали. Толпы народа вокруг пока еще закрытых ворот КПП с тусклыми, а когда-то алыми звездами, растерянное бренчание гитары, холодный утренний ветер, бесцеремонно распахивающий полы плаща. Как во сне мелькают перед глазами картинки: коренастый офицер с усами "а ля Чапаев", словно в немом кино, выразительно жестикулирует, не раскрывая рта, медленно распахиваются большие ворота, издавая протяжный скрип. Резкий толчок в груди, и я, очнувшись от забытья, вдруг отчетливо понимаю: это произойдет уже сейчас. Стараюсь отойти подальше от друзей, с которыми прощается Серега, будто пара лишних минут может что-то решить. "Пока, Аленка", — у меня не хватает мужества встретиться с взглядом брата, боюсь разреветься. Уткнувшись лицом в его грудь, я слышу неровные удары сердца и все крепче сжимаю края Серегиной ветровки. Он осторожно разжимает мои пальцы, медленно, один за другим. Не сопротивляюсь. Чем быстрее, тем лучше. Серега исчезает в толпе, и, подняв голову, я уже вижу, как, обняв за плечи двух друзей, на троне из сплетенных рук он продвигается к воротам КПП. "Ты куда, Серега? В армию?" — несется вслед чей-то веселый голос.

День за днем, постепенно, наша сразу осиротевшая семья приходит в себя. И уже не каждый вечер, собираясь ужинать, мы гадаем, что там ест Серега, хотя по-прежнему ощутимо пусто в нашей маленькой кухне, где обязанности главного наливалыцика чая выполняю теперь я. А у меня это получается не так ловко, как у Сереги, который мог, не вставая с табуретки, достать из шкафа заварку, сахарницу и кружки. "Вот преимущества тесной кухни и длинных рук", — шутила тогда мама. Письма от Сереги приходят просто загляденье: кормят хорошо, командиры отличные, место службы — Литва, ВДВ. Только не слишком верилось складным рассказам брата. Уж кто-кто, а я-то знала его способности к сочинительству небылиц.

Мои догадки оправдываются лишь через два месяца, когда, вернувшись из музыкальной школы, я вижу на столе тонкий солдатский конверт с треугольной печатью и надписью "Елене Николаевне (лично в руки)". Сердце, сжавшись, ухает вниз (то ли от радости, то ли от нахлынувших воспоминаний), и почему-то костенеют пальцы, неловко разрывая края конверта. "Здорово, Аленка! С огромным братским приветом к тебе Серега". Я не сдерживаю слез, щекочущих щеки и шею (отвратительно, конечно, но почему-то сразу намного легче), лишь стараюсь не хлюпать носом, чтобы не привлечь внимание сидящих в соседней комнате родителей. "Я решил написать тебе отдельно, потому что у меня есть несколько секретных просьб. Пожалуйста, выполни их, а потом я с тобой расплачусь — исполню любое твое желание". Дурачок, глупышка, неужели он не понимает, что я готова весь мир перевернугь, лишь бы хоть чем-нибудь помочь сейчас. А желание? Оно у меня единственное, я шепчу его каждый раз, когда вижу падающую звезду: "Очень хочется потрогать Серегу".

Заканчивается перечисление просьб и бодрый рассказ о ломящихся от изобилия прилавках литовских магазинов. Я впиваюсь глазами в строчки письма, наслаждаясь каждым словом, выведенным уверенным стремительным почерком. И совсем неожиданно, заканчивая чтение, натыкаюсь на неразборчивые каракули, будто Серега решил испытать возможности своей левой руки. "Аленка, я дописываю ночью, в постели. Если заметят, мне будет очень плохо, так что на почерк не обижайся. Честно говоря, здесь очень трудно, порой кажется — невыносимо, но ничего, я держусь и буду держаться, а потом станет легче. Ну все, заканчиваю. Смотри, чтобы никто, кроме тебя, не читал, а маме скажи, что я написал то же, что и всем. До свидания. Крепко целую! Твой брат Сергей". На несколько секунд мной овладевает ощущение нереальности — не чувствую себя, такой пронзительной становится боль, рвущая мир на куски. Что же там происходит, если даже мой брат, сильный и стойкий, не смог скрыть всей правды?