День Литературы, 2001 № 07 (058) - [17]

Почему в свое время мы размежевались с либеральным направлением в литературе? По разным причинам, но главным образом потому, что нас отталкивало стремление либералов (особенно в их захолустном российском варианте) нивелировать литературу, придать ей чисто утилитарную функцию. И теперь, если мы претендуем на некий аристократизм духа, как согласиться с тем, что сами начинаем склоняться к чему-то подобному? Мы ведь и так ради идеи совершенствовать общество почти отреклись от задачи углублять, совершенствовать личность, взращивать ее значимость. Не в этом ли причина, что — вновь цитата из Личутина, справедливая по факту, но сомнительная по выводам, — "русское дело не терпит обороны, в окопах оно покрывается плесенью, скоро ветшает и превращается в стень. Вроде и есть оно, а уже и нет, одно отражение его". Потому что нет личности.

Нам нужен хлеб для ее развития, а не зрелища.

Сергей Морозов СВОБОДА СОЛДАТА ИМПЕРИИ

Литературное имя Николая Лугинова хорошо известно в России и за ее пределами. Его повести и рассказы переводили писатели, проза которых уже вошла в золотую сокровищницу современной русской литературы. Семен Шуртаков, Анатолий Ким, Петр Краснов, Владимир Карпов, Николай Шипилов и другие крепкие русские прозаики не раз обращались к произведениям Николая Лугинова не только по причине искренней дружеской привязанности к нему (что уже само по себе много говорит о колоритном, богатом основательными душевными движениями человеке), но, как мне кажется, прежде всего плененные притягательностью настоящего писательского таланта и возможностью раскрытия ярких сторон человеческого бытия, отраженного в повестях и рассказах этого самобытного якутского писателя.

Художественный мир прозы Николая Лугинова — объемный слепок Божественного мира, ограненный талантом писателя, несущего в своей душе знания о его природных и культурных первоосновах. Богатейшая натура писателя вобрала в себя качества охотника и рыбака, знатока национальных обычаев и чуткого собирателя народных легенд с одной стороны, и знания европейски образованного человека, повидавшего весь евразийский мир, глубоко разбирающегося в вопросах философии, литературы, истории, культурологии, этнографии, талант и необычная работоспособность которого отмечены многими, — с другой; вот феноменальный сплав качеств исследователя исследователя и писателя, давший Николаю Лугинову возможность оснастить свой корабль творчества и вывести его в безбрежный океан романной стихии… Как известно, эта стихия не терпит безвольных и слабых, не прощает заносчивых; она благоволит к тем, кто способен десятилетиями изо дня в день работать, работать и работать, врастая в мир своих романов настолько, что становится невозможно отделить жизнь писателя от жизни созданных им героев. Работа за письменным столом превращается в служение, без которого романист не мыслит своего дальнейшего существования. Стихия романа полностью поглощает его и уже не отпускает до самого конца. По сути, все, что выходит из-под пера исторического писателя, — один бесконечный роман, который обретает черты законченного произведения только для читателей — для самого же писателя эта "сладкая каторга" не имеет конца… Вот почему не всякий талантливый прозаик берется за глубокий исторический роман: обратного пути с этой дороги нет. Оговорюсь лишь, что это утверждение верно, когда оно касается действительно значительных писателей, коими, как и истинными подвижниками, богата и сильна Россия в ее самые трудные времена… И пусть не смущает читателя, что исследование романиста касается великой и противоречивой в исторических толкованиях фигуры Чингисхана — речь идет о его роли в судьбе народов великого евразийского пространства, могучей волей сплавленных в новую цивилизацию — прародину гибнущей на наших глазах Российской империи.

Наше время отмечено пристальным вниманием к историческим метаморфозам — превращениям одного в другое: деспота в героя, героя в антигероя… Вчера Советский Союз был для многих «злом», но сегодня мы уже мыслим не так плохо и начинаем понимать, что мы потеряли… Хотя, собственно, почему только наше время? А пушкинский "Медный всадник", в котором сталкиваются воля (читай личная свобода) маленького человека с неумолимыми, железными надличностными законами Бытия: грозная Стихия и Медный всадник — символ государственности здесь слиты в метафизическом единении. Со стихией, как и с глубинными тектоническими подвижками государственных основ, которые происходят не по человечьей воле, не поспоришь с позиций маленьких "хочу — не хочу" или "мне это не нравится"… Так вот, наше время (или пласт исторического пространства, пронизанный не понятыми пока космическими влияниями и энергиями) через книги лучших писателей и исследователей (например, Л.Н. Гумилева) возвращает нас к пониманию простейшей истины, на собственном опыте постигаемой уже в юности: если расшиб лоб о притолоку, не серчай не кляни ее, а будь внимательным и пригнись в следующий раз пониже. "Смирись же, гордый человек!" — эти слова здесь весьма кстати…

Судьба, понимаемая как долг и предначертанность пути человека во временном пространстве, метафизические предпосылки к развитию исторических событий — вот стихия, которая сразу же захватывает читателя романа Н.Лугинова "По велению Чингисхана" (Москва, Современный писатель, 1998). Уже в его начале в неспешное повествование — своеобразную вязь монгольских родовых имен — вплавляется рассуждение автора (читай: летописца или сказателя) о течении поколений, несущих в себе характер праотца. Вслед за рассуждением о мудрецах-долгожителях, ведающих будущие судьбы и называемых в народе "оком земли", вырастает мысль, знаковая для всего пространства повествования. Автор вручает нам здесь путеводную нить, которая поведет внимательного читателя сквозь все романное пространство. Говоря о судьбах родов и характерах, в них повторяющихся, он, как бы мимоходом, замечает: "Впрочем, все это важно лишь для избранных, веками, из поколения в поколение с гордостью отстаивающих имя «родовитые». Простым же смертным, челяди или рабам, которым все равно, какие они и каким будет их потомство, подобное внимание к характеру и делам предков ни к чему: их удел личная свобода…".