День Литературы, 2001 № 04 (055) - [37]

Подобно теням, бросаемым вперед грядущими событиями, появлялись на земле библейские пророки, чтоб возвестить о сужденном, взывали на площадях, у хижин, у дворцов, где по-прежнему продолжалось служение сладострастию и наживе — недобрым богам как древности, так и нынешнего века.

С точки зрения обывателя судьба пророка могла казаться только печальной: на площадях в них иногда бросали камнями, а из дворцов, если правитель не хотел прибегать к более крутым мерам воздействия, обличителю-пророку посылалось презрительное внушение, в точности соответствующее современному "быть поосторожнее в выражениях, если не хотят нажить крупных неприятностей".

Роль пророков в Священной истории огромна. Эти вдохновенные прорицатели, как факелы, вспыхивающие божественным озарением, не могли не заинтересовать пытливые умы западных мыслителей. Один из них, Эвальд, в результате долголетних исследований и тщательного анализа высказал следующее: "Когда человек внимает Божественному призванию, в нем возникает новая жизнь, в которой он не чувствует себя более одиноким, ибо он соединился с Богом и правдой Его. В этой новой жизни его мысль отождествляется с мировой волей. Он обладает ясновидением настоящего и полнотой веры в конечное торжество Божественной истины. Так чувствует пророк, тот, кого неудержимо влечет проявить себя перед людьми как посланца Божьего. Его мысль становится видением, и эта высшая сила, властно вырывающая истину из его души, разбивая иногда саму душу, и есть дар пророчества. Пророчества появлялись в истории, как вспышки молнии, внезапно освещая истину".

Подобное определение дара пророчества как слияния с Высшей Волей исключает обыкновенные человеческие мерила, и поэтому считать судьбу пророков печальной будет ошибкою. Вернее — это вершина человеческого бытия, счастье почти непосильное, слишком тяжелое для слабых плеч человека, горение испепеляющее, но ни с чем не сравнимое в своем восторге духовного вознесения. Только этим можно объяснить просьбу Елисея при расставании со своим учителем Илией:

— Дух, который в тебе, пусть будет на мне вдвойне.

Заслуживает внимания тот факт, что в исключительных случаях, когда грядущее событие носило общемировой характер, как, например, рождение Христа, — пророчества язычников изумительно совпадали с такими же пророчествами библейскими. Певучие строфы Вергилия, написанные им под сенью Римского Августа, удивляют нас такой тождественностью в той части, где он любовно воспевает Божественного Младенца:

"Уже подходят последние времена, предсказанные Сивиллой из Кума, великий ряд истощенных столетий возникает снова; уже возвращается Дева и с нею царство Сатурна; уже с высоты небес спускается новая раса.

— Возьми, о, целомудренная Люцина, под свой покров это Дитя, рождение которого должно изгнать железный век и вернуть для всего мира век золотой; уже царствует твой брат Аполлон. — Смотри, как колеблется на своей оси потрясенный весь мир; смотри, как земля и море во всей их необъятности, и небо со своим глубоким сводом, и вся природа дрожит в надежде на грядущий век".

Следует ли рассматривать явление пророков как нечто, присущее лишь древним векам? Оговариваясь, что профессионалы карт и кофейной гущи вроде пресловутой мадам Тэб из этой категории исключаются, мы тем не менее должны признать существование пророков и нашей эры. Кажущееся их отсутствие обманчиво; оно объясняется двумя причинами: 1) отсутствием сборника, подобного Библии, где такие пророчества собраны; 2) более тонкими формами прорицаний, выраженных в произведениях великих мастеров кисти и слова последнего времени.

Гнет, который теперь испытывают русские люди, вызывает в обществе повышенный интерес к религиозно-нравственной мысли, поэтому нелишним будет привести несколько пророчеств, в которых ищущие, несмотря на некоторую «прикровенность», могли бы найти указания на переживаемую ныне эпоху.

Пыльные фолианты полуистлевшей книги в заграничном хранилище преподносят нам предсказание Иоанна Лихтенберга (1528 г.), то же самое, что некогда заинтересовало Достоевского и о котором он размышляет в "Дневнике писателя".

В книге Лихтенберга после предсказаний о французской революции (1789 г.) и о Наполеоне Первом, который именуется великим орлом, говорится далее о европейских событиях так:

"После сего придет другой орел, который огонь возбудит в лоне невесты Христовой и будут трое побочных и один законный, который других пожрет. Восстанет орел великий на Востоке, островитяне западные восплачут. Три царства захватит. Сей есть орел великий, который спит годы многие, пораженный восстанет и трепетать заставит водяных жителей западных в Земле Девы и другие вершины прегордые, и полетит к югу, чтоб возвратить потерянное. И любовью милосердия воспламенит Бог орла восточного, да летит на трудное, крылами двумя сверкая на вершинах христианства".

Строки Достоевского в "Дневнике писателя", посвященные этому предсказанию, свидетельствуют о большой его заинтересованности. Он расшифровывает Землю Девы и приводит к тому остроумное подтверждение. В восточном орле он опознает Россию, а в невесте Христовой — Церковь. Тем не менее все дальнейшие рассуждения Достоевского носят очень нерешительный характер: Достоевскому, несомненно, хочется приурочить предсказание к переживаемому тогда Россией моменту, но в то же время что-то мешает — подходит, да не совсем. Внутреннее чувство лишает Достоевского уверенности, и он заканчивает статью в чрезвычайно осторожных тонах, с различными оговорками. Орел «пораженный» так и остается для него вопросом, ибо оправдывающих подобный эпизод поражений Россия того времени не знала, между тем как у нас нет ни малейших колебаний в вопросе, с какого времени следует считать Россию пораженной в самое сердце…