День лисицы. От руки брата его - [7]

В процессе развития романа читающему становится ясно, что Норман Льюис, по существу, исследует психику не одного, а двух людей, поведение которых выходит за пределы нормы, притом становится ясно и другое, что «здоровый» Ивен, ряд лет прятавшийся от «больного» Брона, чтобы досадить последнему, прятался благодаря патологической ненависти к родному брату, которого считал виновным в ущемлении своей корыстной мечты. Парадоксально здесь то, что отбывает наказание невинный человек, обвиненный в убийстве того, кто на самом деле прячется от него, работая на чужой земле и под чужим именем, и наконец умирает от инфаркта в то время, как его брат в тюрьме для душевнобольных полностью выздоравливает и после известия о нахождении мнимоубитого возвращается к нормальной жизни.

Парадоксальность ситуации, завершающей роман, содержит глубокий смысл. Подлинный безумец в романе — Ивен, человек, способный даже лишить себя наиболее дорогого для него из ненависти к человеку, не причинившему ему никакого зла. Признанный безумным Брон, получив освобождение, оправданный, идет к светлой жизни, жизни, полностью им заслуженной.

Норман Льюис рассказывал мне о том огромном числе книг по психиатрии, которые он прочел, создавая свое замечательное произведение. Рассказывал он и о том, как консультировался с учеными-психиатрами и, когда окончил свой роман, получил их полное одобрение. Бесспорно, что «От руки брата его» — роман, написанный «вполне профессионально»: в нем трудно было найти хотя бы один штрих, который нарушил бы логику поведения изображенных людей. Это признали и специалисты. Но если Льюис и провел свое исследование психики двух главных действующих лиц, роман его меньше всего воспринимается как две сопоставленные «истории болезни». Это произведение по справедливости встало в один ряд с лучшими из книг Льюиса как исследование психологии разных характеров, при этом характеров, выросших на почве столь знакомого ему края.

Запоминаются в романе не только Брон и Ивен в их противопоставлении, но и полицейский надзиратель Джонс, столь неугодный начальству валлиец, запоминается Кэти, глубоко полюбившая Брона и оставшаяся верной своему чувству, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства. Даже Уэенди — случайная любовница Брона, не постеснявшаяся солгать, ограждая себя и свое маленькое мещанское счастье ценой возможной виселицы, грозившей Брону.

Здесь, как и во всем своем творчестве, Норман Льюис остается верным своему методу реалиста и большого художника. И в этом значение его книги.

Кровь пролитая взыскалась, обезумевший от ненависти к брату Ивен погибает, а Брон как бы воскресает к жизни нормального человека, которую он давно заслужил, но которая дается ему нелегко. В романе нет наигранного оптимизма: финал его не звучит как хэппи-энд. Но Льюис демонстрирует свое убеждение в том, что зло, существующее в мире, могут и должны победить силы справедливости и добра.

В. Ивашева

ДЕНЬ ЛИСИЦЫ >РОМАН

Фрэзер утверждает, что во времена кельтов, в день летнего солнцестояния, лисиц сжигали на кострах: считалось, что они либо кем-то заколдованы, либо сами ведьмы, обернувшиеся животными, чтобы строить козни против рода человеческого. Может быть, поэтому во многих странах Европы лисица и по сей день считается предвестницей несчастья.

THE DAY OF THE FOX

London

1955

Перевод H. Высоцкой

Глава I

Утром, когда море было еще спокойным и белесым, словно таящим жар расплавленного металла, когда большинство рыбаков уже потянулось к берегу — к жене, в постель, или в таверну, рыбак Себастьян Коста отвязал свою лодку и оттолкнулся от берега.

Коста — человек, которому не раз приходила в голову мысль о самоубийстве, — всегда рыбачил один. Наступил май — первый из трудных месяцев мертвого летнего сезона. Зимой рыбаку-одиночке еще кое-как можно прокормиться — ловить в заливчиках среди скал всякую мелочь или бить при свете факела острогой крупную рыбу, когда тихими ночами она приходит подремать на мелководье. Но летом надеяться было не на что. Летом прибрежные воды пустели. Чтобы одолеть лето, приходилось действовать сообща, разрабатывая план, как при боевом наступлении. Например, требовалось двенадцать человек, чтобы управиться с небольшим баркасом для ловли сардин. Человека три-четыре да еще лошадь с телегой были нужны, чтобы доставить на берег тяжелый невод. Даже рыбакам, которые вдвоем ловили рыбу на леску, — и тем приходилось ладить с немногими знатоками своего дела, добывавшими свежую наживку. Хорошо было бы жениться на какой-нибудь дурнушке, дочери вдовы, у которой осталась большая лодка. Или обнаружить двоюродного брата, которому недавно досталось по наследству два полных комплекта рыболовной снасти. Или хотя бы найти лодочного механика, с которым ты сидел после войны в концлагере. На худой конец, неплохо было бы просто дружить с кем-нибудь из приятелей этих людей. Но случилось так, что Коста друзей не имел. Он растерял их всех и остался в полном одиночестве.

Обстоятельства вынудили Косту ловить меру, когда все уже отказались от этого гиблого дела. Меру — великолепная, живущая в одиночку рыба, ее упругое мясо ценится на рынке очень высоко. Но меру встречалась все реже и реже, и поэтому любой искусный рыбак, чей отец когда-то вылавливал из моря этих великолепных рыб, теперь мог считать, что ему повезло, если после недели тяжких трудов вытаскивал одну рыбину средних размеров. Меру жили в гротах, среди скал, каждая в своей излюбленной расщелине, и вырастали иногда до громадных размеров, становясь с каждым годом все хитрее; самые большие и старые приобретали репутацию неуловимых, им давали ласкательные прозвища и слагали о них легенды. Неподалеку от берега имелось всегда десятка два излюбленных меру мест, до которых можно было добраться на весельной лодке, и Коста неизменно каждое утро наведывался туда; без особой надежды вытаскивал он крючок, на который насаживал наживку накануне, снова наживлял его и забрасывал в пучину, где, по-видимому, и не было признаков жизни.