День, когда мы будем вместе - [2]

С Милой я познакомился несколько пространнее других немногочисленных пассажиров по причине товарно-денежных отношений, в которые мы с ней вступили немедля по отбытии с Киевского вокзала. Еще Москва настырно лезла в окна, а я уже представился своей симпатичной проводнице, зазвав ее в купе, где и вручил верительную грамоту зеленовато-землистого цвета, попросив оградить мое одиночество до станции следования. Сделав поначалу вялую попытку отказаться от с у в е н и р а, она пообещала всяческое содействие, своеобразно, правда, истолковав мое пожелание. От потенциальных соседей она меня и впрямь избавила, но одиночества не обеспечила, то и дело заглядывая ко мне и осведомляясь, не терплю ли я в чем-либо нужду. При том паточно-тягучий взгляд ее и выпяченная задорно немалая грудь должны были сказать мне, коли я сам еще этого не понял, что нужда у меня в ближайшие двое суток может быть лишь одна. Не сделав ошибки в количестве, она резко оступилась в ассортименте. Еще не покинув родины, я утопил главную свою нужду в семистах граммах чернявого Джонни Вокера (или, если угодно, Уокера), совсем позабыв, что в этом случае на смену одной нужде приходит как минимум две других, малосовместимых у приличных людей: частое хождение в туалет и потребность в женском обществе. Первая дополнительная нужда особенно вызывающе ведет себя именно в поезде, где некоторые стратегические подсобные помещения закрываются на стоянках при пограничном и таможенном контроле на час и более. Печально признаваться в этом, но при таком раскладе вторая дополнительная нужда превращается чаще всего в иллюзию нужды и самоликвидируется.

Мила нанесла мне визит ближе к полуночи, сдав вахту сменщице и пожертвовав сном. Незадолго до этого мы миновали первую сдвоенную заставу и вышли на просторы незалежной батькивщины. Именно там засранец Джонни начал вести себя по-хамски, потребовав немедленного освобождения. Я, разумеется, уступил ему, однако, этот забулдыга обманул меня, решив освобождаться по собственному графику. Не успели мы согласовать дальнейшие совместные действия, как эта скотина вновь раскапризничалась, и мне опять пришлось вести её в комнату раздумий и грез. В дверях мы столкнулись с т а к о й Милой, при виде которой даже мерзавец-брюнет на время утихомирился. А всего-то навсего она сменила униформу на скромное пупсиковое платье с несколько нескромным вырезом на груди. Джонни тотчас заметил этот вырез и принялся хихикать, как пацан, надышавшийся вволю какой-то гадости из воздушного шарика, я же сосредоточил внимание на милиных глазах, невинно выглядывавших из-под дециметровых ресниц. Так мы стояли молча несколько секунд, пока я не вспомнил, что на правах хозяина должен что-нибудь сказать.

– Вот руки решил помыть, – слишком весело для такой ничтожной новости объявил я, делая шаг назад. – А вы проходите.

Я думал, что она застесняется, однако она важно прошла мимо меня, обдав приторно недорогим парфюмом, и степенно села на кушетку, поправив по-школьному подол столь впечатлившего нас с Джонни платья.

Едва мы вышли в коридор, как негодяй Джонни, скривив и без того противную рожу, осведомился, где это я научился так лихо врать девушкам, годящимся мне во внучки. Ну, может быть, не во внучки, но точно в старшие дочки, поправил он, устыдившись тотчас себя. Впрочем, если ей под тридцать, а вам, сударь около семидесяти, то при известных вариантах она вполне может доводиться вам и внучкой. Я не стал возражать ему до той поры, пока не нажал педаль смыва, но, моя руки, все же напомнил, что до семидесяти мне еще трубить больше десяти лет, а говорить неправду пришлось из-за соблюдения этикета, который не позволяет воспитанным людям делиться с дамами своими проблемами, но Джонни может не волноваться за себя в этом смысле, так как правила этикета не распространяются на физических и моральных уродов. Джонни, усмехнувшись, пообещал ответить минут через двадцать…

Вернувшись, я застал Милу в более свободной позе. Одна ее нога оседлала другую, и из всего этого великолепия я выделил не сдобные колени и не матово объявившееся моему взору бедро правой ножки, а изящную щиколотку, значительно более тонкую, чем мое запястье. Мой приход не смутил гостью, и позы она не переменила, продолжая листать журнал «Down beat» за 1967 год, присланный мне в свое время Марией Селиберти, музыкальным комментатором русской службы «Голоса Америки». Я повсюду возил его с собой для умиротворения самого себя. Он каким-то непостижимым образом переселял меня в середину шестидесятых годов века минувшего, которые я считал лучшими в истории человечества (притихший было Джонни при этом смачно высморкался и покачал головой). В журнале было много статей, в том числе о Дейве Брубеке и Бене Вебстере (ну, хорошо – Уэбстере!), печатались обзоры новых джазовых пластинок и непременный лист лучших из них со множеством фотографий. Помню, вместе с журналом пришел диск Ахмада Джамала – тогда наши чекисты еще не рубили пластинки, это будет потом, спустя год…

Увидев меня, Мила отложила журнал и спросила:

– Авы кто по профессии, Тимофей Бе…Бенд…