День казни - [2]

Око за око! Кровь за кровь! Смерть за смерть!

Но кто-то из слуг баронета донес его слова герцогу. Несмотря на неистовость и лютость, молодой Обертон был трусоват. Он окружил себя многочисленной, хорошо вооруженной охраной, без которой за ворота своего фамильного замка и шагу не ступал. Сам же замок превратил в крепость и подготовил к длительной осаде — свезенных припасов еды и питья хватило бы не на один месяц.

А Роберт Блоггз взял с собой дюжину верных слуг и ушел в лес.

Два года маленький отважный отряд наводил страх на разнузданных баронов не только по всей Англии, но и в Уэльсе, и даже в Шотландии. Лихая и прекрасно обученная дружина Смита — лишь самые верные знали настоящее имя вожака — громила и жгла замки сюзеренов, отнимала награбленное у их вассалов. Но — странное дело! — за все время покой герцога Обертона ни разу не был потревожен. Подобная исключительность, конечно, не осталась незамеченной. Однако недалекий и самонадеянный герцог, бахвалясь, приписывал неприкосновенность только своей силе и репутации.

И никто не мог его разубедить.

Наконец, наступил момент, когда бдительность герцога, как докладывали баронету лазутчики, окончательно притупилась. Пришел день мщения…

Внезапный скрежет массивного засова, запиравшего дверь камеры, показался измученному Блоггзу подобным реву валаамовой ослицы. Дверь медленно, со скрипом открылась, и камера осветилась неровным, мерцающим светом факелов. Первым, шаркая, вошел тюремщик, а вслед за ним в камеру протиснулись два огромных стражника. Тюремщик кашлянул, а затем хрипло прокаркал:

- Вставай! Пробил твой час! Сегодня будешь ответ держать перед Всевышним!

Баронет, превозмогая боль, зашевелился, пытаясь подняться. Стражники, наблюдавшие за тщетными усилиями, злорадно загоготали. Однако тюремщик цыкнул на них, и они тут же покорно замолчали. Наконец, сэру Блоггзу удалось подняться. Он горделиво выпрямился, с трудом удерживая равновесие и стараясь не опираться на раненную ногу, небрежно откинул упавшие на глаза длинные вьющиеся волосы и сказал:

- Я готов! Ведите!

Но баронет переоценил свои силы. Весь недолгий путь из подземелья дался ему с большим трудом. Пока они поднимались из каземата, он несколько раз чуть не упал, только двигавшиеся по бокам стражники не позволили ему свалиться. Особенно тяжелым оказался подъём по крутым склизким ступеням…

Внутри крепости, возле ворот, отделявших казематы от городской площади, осужденного ожидал городской палач, высокий мосластый мужчина, бессмысленный взгляд которого наводил беспредельный ужас на добропорядочных горожан. Подведя узника к нему, тюремщик остановился и показал рукой на баронета.

- Это он? — спросил палач.

Тюремщик кивнул.

Палач, ничего не говоря, повернулся и пнул тяжелую, окованную железом створку тюремных ворот. Она нехотя подалась, и яркий дневной свет ударил баронету в глаза. Он зажмурился и непроизвольно вскинул руку, закрывая отвыкшие от солнечного света глаза. Но стражники схватили его за предплечья и буквально поволокли несчастного на площадь, где уже был установлен эшафот.

Городская площадь, на которой обычно совершали казни и экзекуции, находилась на вершине единственного в городе холма и была крайне невелика — всего около 150 ярдов в длину и почти столько же в ширину. С востока от пронизывающих морских ветров торговцев, собиравшихся на размещенном на ней небольшом рынке, — преимущественно зеленщиков, за что площадь получила название Гринмаркет, прикрывала полукольцом застройка из невысоких трехэтажных домов, где жили мелкие чиновники магистрата, ремесленники и лавочники, чьи рабочие конурки и торговые места занимали первые этажи. С запада на торговую площадь выходили четыре мощеные бутовым камнем улочки, соединявшие верхнюю часть города с нижней. По ним люд, живший у подножья холма, поднимался на площадь в торговые дни, в праздники, а также поглазеть, как городской палач выводит из казематов узников находящейся тут же башни и лихо расправляется с приговоренными на муки или к казни.

Накануне рокового дня глашатай обходил все улицы города и высоким, гнусавым, вечно простуженным — даже в летнюю жару — голосом возвещал о мрачной церемонии, которая состоится в городе. Непосредственную же подготовку к казни всегда предвещал стук топоров плотницкой артели, возводившей эшафот почти в самом центре площади. Работа начиналась заранее, вечером, пока не стемнело, а продолжалась рано утром, как только рассветало, и уже до утренней молитвы уродливое и страшное сооружение — помост с возвышавшейся над ним виселицей или установленной в самом центре плахой — было готово.

Самым верным признаком статуса очередного посетителя эшафота для горожан служило водружаемое сооружение — виселица или плаха. Если виселица, значит, уголовный преступник — разбойник, убийца или контрабандист — из людей простого звания. А если на помосте была водружена тяжелая массивная деревянная плаха, что бывало, конечно, гораздо реже, то сие означало, что сегодня по короткому крутому пандусу на эшафот возведут знатное лицо – рыцаря, не угодившего чем-то герцогу, либо какого другого мелкого дворянина — доведенного до отчаяния вассала, и потому выступившего против своего сюзерена…