День казни - [3]

В дни казни на площади было так же — а может, даже и более — многолюдно, как в праздники. Похоже, все жители города, отложив свои дела, сходились поглазеть на мрачную церемонию.

Задолго до начала казни на площадь начинал стекаться простой люд, стремясь занять местечко получше, откуда беспрепятственно можно было наблюдать экзекуцию. Самые отчаянные сорванцы, дети простых горожан взбирались на деревья, росшие по краю площади, рассаживались на ветках, словно вороны в жаркий полдень, и даже висели гроздями на стволах. В домах, выходящих фасадом на площадь, жившие там простолюдины сдавали внаем места возле окон. Окна на вторых этажах, да еще находящиеся ближе всего к помосту, котировались крайне дорого — за место запрашивали по восемь и даже девять пенсов, а если посетитель хотел подешевле, он шел на третий этаж или на чердак, где и за полушиллинг можно было получить очень даже неплохое местечко.

В ожидании горожане — ремесленники и мелкие фермеры из городской округи, городские нищие и уличные торговки, рыцари и монахи, почтенные торговцы и ученики аптекаря, богатые ростовщики и полуголодные белошвейки, мастеровые и помощники стряпчих, учителя и чиновники магистрата — бурно и заинтересованно обсуждали предстоящую мрачную церемонию.

- Ах, мистер Мэдисон, — всплеснула руками дородная, с вытянутым, что называется, лошадиным лицом, выпирающими передними зубами зеленщица миссис Арчибалд. — Никогда доселе мне не доводилось видеть, как отрубают голову! Ведь простолюдинов вешают, а на плаху голову кладут только благородные. Вот повешение наблюдала раз пять. Ну, может, шесть… Ох, это было так интересно!.. Осужденного ведут на помост, выступает глашатай, затем палач зачитывает приговор… Как все торжественно обставлено!..

- А при отрубании головы, должен вам сообщить, добропочтенная миссис Арчибалд, бывают весьма странные вещи! — довольно бесцеремонно перебил ее простодушные воспоминания сухопарый учитель школы из нижней части города мистер Диксон. — Вот читывал я в исторических хрониках, что некогда в Германии по приговору инквизиции за ересь к обезглавливанию был приговорен монах. Но вину свою он так и не признал, и во время заточения, до самой казни днем и ночью неистово молился и просил Господа нашего принять его грешную душу. Даже на эшафоте за миг до смерти попросил палача повременить немного, чтобы он смог сотворить последнюю молитву. Палач был человеком очень набожным и, конечно же, предоставил такую возможность. Монах смиренно опустился на колени перед плахой, склонил голову на неё и стал возносить молитву Всевышнему. Сначала он молился громко, но затем молитва перешла в еле слышное бормотание, которое становилось все тише и тише. В какой-то миг палачу вдруг почудилось, что монах закончил молитву. Тогда он поднял топор и одним сильным ударом отсек приговоренному голову. И, о ужас! — учитель Диксон истово осенил себя широким крестным знамением, — обезглавленное тело монаха упало на спину, правой рукой перекрестилось, а затем скрестило руки на груди… Видно, Господь в последнее мгновение смилостивился над несчастным и внял его молитвам…

- А мне старики рассказывали, что в стародавние времена, — нахально влез в разговор маленький, круглый, словно шарик, нотариус Форестер, — еще в эпоху правления короля Генриха VIII был невероятный случай! Король приговорил к казни рыцаря Томаса Кэмбла и его жену, леди Изольду. Сэр Томас очень любил свою красавицу Изольду, и уже стоя на эшафоте, отчаянно предложил монарху сделку: если он обезглавленный добежит до края помоста, то король помилует его жену. Генрих VIII согласился и перед всеми придворными и собравшимся городским людом дал своё королевское честное слово помиловать леди Изольду. А эшафот, надо сказать, был немаленьким — ярдов шесть – семь в длину и пять – шесть в ширину, плаха же стояла как раз посередине. Король, наверное, подумал, что ни один человек без головы не в состоянии даже фута сделать, а не то что встать с колен и три – четыре ярда пройти… И вот сэр Томас крепко поцеловал оцепеневшую от происходящего и давно простившуюся с жизнью жену, затем решительно положил голову на огромную деревянную плаху и поднял руку над головой. Палач вскинул огромный, остро заточенный топором и застыл в ожидании. Присутствующие затаили дыхание. Томас Кэмбл напрягся, лицо покраснело, лоб вспотел, его поднятая вверх рука задрожала мелкой дрожью. И вот рука резко опустилась вниз, и раздался леденящий душу на высокой ноте крик сэра Кэмбла: «Руби!». В ту же секунду его голова покатилась по доскам помоста. Но к изумлению всех присутствующих безголовое туловище рыцаря Томаса поднялось и неуверенно двинулось к краю помоста, как раз в ту сторону, где расположился король со своей свитой. Из рассеченных шейных артерий пульсирующими струями выбрасывалась кровь. Но обезглавленный Кэмбл продолжал идти, пока тело не свалилось с высокого эшафота прямо на королевских придворных, обрызгав их кровью. Что тут началось!.. Король вскочил со своего кресла, однако силы внезапно оставили его, и он осел на землю, придворные дамы попадали в обморок, офицеры королевской свиты кинулись приводить всех в чувство… Даже простолюдины стали креститься и быстро покидать место казни…