День и ночь, 2009 № 04 - [4]

— Да-а, добытчик, однако… — и так прознобила

Голос лютая зависть, —

ишь, наторговал, —

и заморосило:

— Деньги… Стойбище… Ханты… Продал… Обменял.

— Кто такой? Как ни встречу, он вечно с мехами,

То лиса, понимаешь, то просто — песец…

Неприступный, сурьезный такой… Не механик?

— Нет, — протяжная пауза, — просто… купец…

Это он! — на глаза нахлобучивший веки,

Оценивший давно эту землю в рублях.

Как тут быть? — забродила алчба в человеке,

И взбрыкнул неожиданно купчик в кровях.

До чего ж оборотист наезжий народец,

Есть, мол, водка, давай, мол, и рыбка, и мех, —

До сих пор для иных автохтон — инородец,

И споить его, и облапошить — не грех,

Благо, прост и доверчив… А то, как в карманы,

В заповедники руки — хватай! — запустить,

Оголить их… Барыш! И чужие капканы,

Когда нарыск песцовый густеет, — зорить.

И разбойничьей снастью, бахвалясь уловом,

Реку выпростать в раже, потуже набить

Битой птицей да зверем кладовые — словом,

От корней до макушки тайгу обдоить.

Я понять постарался б, когда бы в прокорме

Было дело… А здесь — баловство? Перестань,

Вечный данник природы, забывший про корни,

Вымогать у природы кровавую дань!

Но взывать к его совести — это полдела…

Нужно вдарить в набат, да погромче, пока

И детей не подмяла алчба, не разъела

Души их психология временщика!

Да и сами собою едва ль перестанут

Оккупанты природу мытарить…

Итак,

Наступает стальная страда, к океану

Отжимая звериные кормища… Как

От земли своей не заслониться зевотой?

Как земного доверия не потерять?

Как проблемы индустрии с прочной заботой

О природе

по чистым законам связать?—

Чтоб потом, отрезвев уже, не ужаснуться

Окаянной бездумности — что, мол, творим?! —

Чтоб в железном движении не разминуться,

Локти, локти кусая! — с грядущим своим…

V

Схлынул с берега гнус, и в окне потемнело…

Он прошёл и присел у порожка, в упор —

Льдинка синего взора, и прошелестело

В загустевшем, свирепом дыму: «Рыбнадзор!..»

Привалился спиной к тёплой печке, сутулый,

А черняв и скуласт, ну, татарин точь-в-точь,

Затянулся — и на измождённые скулы

Кашлем выбило алые пятна.

…В ту ночь,

Взяв двоих, затопив самоловы, он двинул

Мимо сонного плёса, да квёлый движок

Заблажил… Он пригнулся к мотору, а в спину —

Раз! — удар и, с присловьицем хлёстким, — в висок,

И — вода взорвалась и сомкнулась. И тут же

Потащила на дно, оплетая собой,

Уж так люто давнула, так стиснула стужа,

Высекая из сердца слепящую боль,

Что дыханье зашлось. И, уже задыхаясь,

Он всплывал и тонул, обессилев, и вновь

Жадно, с яростью рвался наверх, выбиваясь

Из беды, будоража сомлевшую кровь,

И ведь выплыл! Отлогую отмель нащупал,

И кромешную стужу, и мрак превозмог,

Зацепившись размытым сознаньем за щуплый,

Протянувшийся издалека огонёк,

Выбрел по мелководью, уткнулся в густые

Тальниковые заросли — мрак позади…

С этих пор-то и хлюпают хляби речные,

Неусыпно ворочаясь, в хлипкой груди.

Тех двоих встретил в лодке у мыса и ловко

Обошёл, посылая «казанку» вперёд,

Прямо наперерез им, ударил — и лодка

Задралась, обнажая пропоротый борт.

Матом ночь взорвалась… Он прицыкнул, однако,

Бросив круг на двоих, близко не подпускал

Браконьеров к «казанке», а — «Хитрый, собака!» —

Под стволами добытчиков к берегу гнал.

Выгнал, мокрых, к рассвету… Уж как его крыли

Браконьеры, народ веселя, на суде!

А инспектор молчал, лишь в глазах его стыли

Две фигурки на чёрной студёной воде…

Две зимы миновало. Он к лету вернулся,

Худ, в казённой одёже… На смирной воде

Встретил этих, двоих… Пусть другой разминулся б,

Он — навстречу «знакомцам» попёр, ну, а те —

То ль купанья боялись, то ль нервы провисли… —

Заложили вираж, угорело вильнув,

Ушмыгнули в проточку и чутко закисли

В тальнике — видно, чуяли всё же вину…

Помутнел браконьер: «Незадача!» —

Как тут ни вертухайся, полнейший разор:

Невода отощали, слиняла удача,

Заскучала рыбалка… И всё — рыбнадзор!

И уже с самоловом не сунься в протоку,

Хоть стращали и дом подожгли, наконец,

И не раз ему, воду буровя, дорогу

Заступал среди ночи горячий свинец —

Только непримиримее холод во взоре…

Он спешит на «казанке» на тоню, крутой,

Ибо помнит: под хриплым дыханием хвори

Жизнь обтает, как хрупкая льдинка… Седой,

Он спешит мир заветный спасать от разора,

Словно эти урочища носит в себе,

Защищая их от взматеревшего вора,

Заскорузлого в неистребимой алчбе.

Вор ухватист: мордующий ясные воды,

Мощью техноса часто силён он, пока

Не воспрянет от оцепененья природа

И не даст ему, прочь вышибая, пинка…

Увлекаем на север всем ходом державы,

Сколько техники я по урманам встречал —

Этот, битый тайгой, искорёженный, ржавый

Да стреноженный цепкой травою металл.

Ты бы рад, временщик, всё сграбастать в беремя,

Да забыл, что силён ты — вот этой землёй,

И не жди же, пока сердобольное время,

Словно раны, залижет следы за тобой.

След потравы вопит, временщик, за тобою,

Он не скоро исчезнет…

А вот рыбнадзор

Приохотил и сына к реке, и порою

До рассвета стучит на воде их мотор…

И малец прикипел к ней, не щедрый на слово,

По-отцовски глядит, ветром, стужей пропах —

Это возобладала закваска отцова,

Отзываясь раденьем в сыновних кровях…

(Луч ложится румянцем на чуткие воды…)

Он сидит на корме, погруженный в своё, —

Не чужанин и не приживал у природы,

А кровинка, наследный печальник её…