День и ночь, 2007 № 11–12 - [22]

— Уходи! — Калина задохнулся от гнева и высоко вскинул топор. — Бог не позволит, так свинья не съест.

Мы повернулись и оставили Калину один на один со своими тяжелыми думами. Он всё еще надеялся на благоприятный исход дела. И то сказать, человек никогда не теряет надежду. До самого смертного часа. До последнего своего вздоха.

Вскоре Вострово облетела новая весть: семью Калины Пахаря отправили в ссылку, а самого Калину застрелили в бору при попытке к бегству. В то, что касается непосредственно главы семейства, никто не верил. Не таков уж был Калина, чтобы бежать. Он понимал, что не убежишь никуда от самого себя, а тем более — от лютых врагов. И принял смерть гордо, как положено свободному человеку.

А колья и хворост увезли с огорода на растопку печи в колхозной конторе. На общем собрании артели председатель так и сказал:

— С голой овцы хоть шерсти клок.

Колхозникам почему-то не всё сразу стало понятным до конца. Не каждый мог сообразить, кто стригаль, а кто овца. И пока востровцы разбирались в этом, случай с Калиной Пахарем был позабыт, даже само имя неутомимого труженика исчезло из словесного обихода.

Что же касается Шуркиного деда, то он прожил еще не один год и по сей день благополучно живет в нашей памяти. Такова воля милосердного Господа Бога. Он безошибочно определяет, кому быть мучеником, а кому — вечным рабом.

В капкане

Конечно, это дело случая. Это могло быть и могло не быть. Волку явно не повезло. Он вроде бы схитрил и потому не попал в поставленный на него стальной капкан. А если бы попал, всё было бы значительно проще. Без лишней суеты зверь перегрыз бы собственную лапу и, обливаясь кровью, убрался в свое запасное логово. Другое дело, выжил бы он или не выжил. Скорее всего, нет, ибо не напрасно говорится, что волка ноги кормят. А когда недостает хотя бы одной лапы, он перестает быть удачливым охотником и, в конце концов, обрекается на погибель.

Но волк благодарил бы судьбу за то, что она хоть на какое-то время продлила ему жизнь. Все сущее на земле стремится жить. Вот и он сейчас никак не может понять, кому нужна его смерть, он еще так молод, но сил уже нет. Зверь лежит на снегу возле крыльца сельсовета. У волка поврежден позвоночник и он не чувствует задней половины своего тела. Она неестественно перевернулась и потонула в лужице алой крови.

Волку вроде как хотелось зализать свою рану или хотя бы коснуться её пылающим шершавым языком. Но он не сделал этого нужного движения. И не потому, что пуля застряла в его позвоночнике, а потому, что не хотел показать людям свою слабость.

А вокруг столпился досужий народ, разглядывающий поверженного зверя. Волк пробовал передние лапы, как бы намереваясь подняться, но его усилия оказались тщетными. А ведь еще несколько часов назад он был само совершенство: серый с желтыми подпалинами у ног, с вздыбленной на затылке шерстью. Он мог постоять за себя, теперь же не делал резких движений, потому что они причиняли ему острую боль. Зверь лишь показывал людям, что его не нужно бояться, он никому не причинит вреда.

Не знаю, как другим односельчанам, а мне было жалко поверженного волка. Будь на то моя воля, я перевязал бы его рану и запретил охотникам приближаться к нему, а тем более — пинать его тяжелыми сапогами. Он ведь не виноват, что ищет добычу, когда ему хочется есть.

Примерно так я думал, часто вспоминая эту драматическую сцену. Она как бы впечаталась в мое сознание на многие годы. Может, и теперь бы терзала мою душу, если бы не другой случай, заставивший меня посмотреть на эту проблему несколько с иной стороны.

Всё началось с того, что ко мне в редакционный кабинет влетел редактор ачинской газеты «Ленинский путь». Был конец рабочего дня и я укладывался на диване, чтобы отдохнуть от рутинных забот. В городе у меня не было даже угла, уж не говоря о квартире.

— Собирайся-ка, мил человек! — зычно прокричал редактор. — Поедешь в Ястребово с товарищем Ведяпиным.

— Прямо сейчас?

— А то когда же еще?

Как говорится, голому собраться — только подпоясаться. Набросил на плечи фронтовую шинель и чуть ли не бегом устремился к Ведяпину. Это наш тогдашний первый секретарь райкома партии. От него узнал, что в ястребовском колхозе сегодня годовое отчетно — выборное собрание. Вот о нем-то и нужно подробно рассказать в газете.

Поглядел на окна. Как известно, в декабре темнеет рано. И ехать нам почти тридцать километров. Но у Ведяпина лучший в районе жеребец — к собранию, конечно же, не опоздаем. А если и задержимся, колхозники обязательно подождут партийного секретаря.

На дворе стоял мороз под сорок градусов. Ведяпин накинул на себя тяжелый овечий тулуп, мне досталась собачья доха — не так уж и плохо, подумал я. Он правил конем, я сидел в кошеве задубелым лицом к нему. Какое-то время молчали, каждый думал о своем. Затем Ведяпин угостил меня папиросой и завел разговор о предстоящем собрании. Оно проводится скорее ради сохранения идеи подотчетности руководства колхозной массе. Да еще ради повышения трудовой дисциплины у отдельных прогульщиков и лодырей. Здоровые мужики ушли на фронт, а калеки не могут да и не хотят трудиться как положено.