День Дьявола - [80]

Мушкет с его острым слухом первым услышал крик и потрусил вперед, чтобы выяснить, что это.

– Похоже на овцу, – предположил Отец.

– Нет, это Кэт, – сказал я.

Крик донесся снова, но теперь он казался совсем другим. На этот раз в нем как будто слышались слова, но невозможно было определить, с какой стороны он прилетел. Мушкет залаял, и Отец велел ему замолчать. Я позвал Кэт и начал карабкаться вверх по склону.

Метель улеглась, и только редкие снежинки медленно кружились, падая на землю. Когда я поднялся на самый верх оврага, оказалось, что ветер унес метель дальше, за пустоши, и нашим глазам предстало тускло-оранжевое небо на горизонте. Нос Мушкета, похоже, онемел от холода. Он повел нас широкой дугой, так что мы направлялись теперь на запад, а не на восток.

Но хотя небо очистилось от облаков, следов Кэт не было видно, и местность казалась незнакомой. Определить расстояние здесь было трудно, как и трудно судить, насколько далеко от нас те белые хребты, которые мы видели, – до них несколько миль или несколько минут ходьбы. Вслед за Отцом я поднялся на более высокую точку, но и оттуда мы видели все то же самое. Я громко позвал Кэт, но ответом была тишина. Крик, который мы слышали, больше не повторялся.

Нам ничего другого не оставалось, как идти к Стене. Пока мы шли спиной к угасающему свету, мы держались нужного направления.

Закат расцветил горизонт алыми полосами, окрасил снизу облака розовым цветом, и почти сразу же налетел новый снежный фронт. Сумерки сгущались, пошел снег, и теперь мы могли только идти, не сворачивая, и звать Кэт.

К тому моменту, как свет угас, мы с Отцом, наверно, шли уже целый час, хотя вряд ли одолели хотя бы милю. Пересекать пустоши даже в разгар сухого лета было непросто, а уж в снегу каждый шаг давался с трудом, и невозможно было предугадать, то ли мы сейчас вступим в яму глубиной в ярд, то ли нога поскользнется. Когда мы дошли до котловин в пустоши, проще было скатиться вниз на заднице, чем спускаться на ногах, а карабкаться наверх на другой край было так же утомительно, как ползти на верх песчаной дюны.

Мы продвигались вперед, спускаясь и поднимаясь, через рвы и впадины и уже приближались к вершине особенно крутого склона, когда Отец нагнулся и схватил Мушкета за загривок, остановив его.

– Что такое? – спросил я.

Он не ответил, и когда я одолел последние несколько футов и оказался рядом с ним на кряже, я увидел, что он пристально смотрит вниз. Нашим глазам предстала Дальняя сторожка.

Что бы Старик ни рассказывал, я не мог себе представить, что она так хорошо сохранилась. Стены выглядели прочными, крыша – то, что всегда рушится в первую очередь, – выдерживала плотный покров снега. Со ставней облупилась черная краска, но они по-прежнему были плотно закрыты на засов. Мне вспомнилось, как время от времени из торфяных болот извлекают тела людей эпохи Железного века, и оказывается, что у них остались неповрежденными волосы, кожа и ногти. Удивительно, как что-то мертвое может казаться живым.

– Не понимаю, – сказал я. – Как мы могли оказаться здесь, если все время шли на восток?

– Ты же видел, куда садилось солнце, – сказал Отец. – Мы шли в верном направлении.

– А тогда так?

Отец снова посмотрел на сторожку, наполовину занесенную снегом.

– Не знаю, – ответил он.

– Как ты думаешь, мы сможем попасть внутрь? – сказал я.

– Лучше будет, если мы пойдем дальше, – отозвался Отец.

– Мы уже ушли от долины на много миль, – возразил я. – И нам придется искать дорогу в кромешной темноте.

– Может, и так, но это место лучше предоставить самому себе, – произнес он.

– На десять минут, Отец, – настаивал я. – Просто переждем метель.

Вместе мы раскидали сугроб, наметенный перед дверями, толкнули их внутрь и пробрались в образовавшийся проход. Из-за закрытых ставней на окнах в помещении царил полумрак, но даже при слабом свете было видно, что столовая, где Гидеон Деннинг с Эллинами играли в карты, пили виски и будили спящего под пустошами Дьявола, была полностью лишена всякой мебели. И если знаки, которые эти люди начертили на двери в ту ночь в конце октября, по-прежнему там оставались, как утверждал Старик, то они уже давно покрылись плесенью и паутиной.

В доме было холоднее, чем снаружи в снегу, и Отец прошел к камину, чтобы посмотреть, в каком он состоянии.

– Мало проку от него, – заметил он.

Внутри, в самом очаге, слоями лежало птичье дерьмо, решетка была забита остатками гнезд. Еще больше, наверно, их застряло в трубе.

В качестве дров мы могли использовать только пару оконных ставен, принесенных сюда когда-то на замену прежним и оставленных возле стены. Отец потоптался на них и разбил на куски, которые мы положили на решетку. Встав на колени, мы принялись раздувать огонь, но дерево не загоралось, а тлело, и в двух футах от камина холод пронизывал до костей.

– Она ведь доберется сама до фермы? – сказал он.

– Нас же не бросят, – отозвался я. – Они найдут ее.

– Она с ума будет сходить из-за тебя, – заметил Отец.

– По крайней мере, она не будет одна, – сказал я. – О ней позаботятся, пока мы не вернемся.

– Я прикидываю, обратный путь займет пару часов, – сказал он.