День длиною в 10 лет - [4]

Своеобразное окаменение души, сердечное нечувствие вместе с анестезирующим действием даёт и побочный эффект: мы лишаемся возможности полноценно чувствовать и переживать, трезво оценивать происходящее вокруг. Под давлением ситуации становимся грубее, черствее, и на этом своеобразно удобренном поле взращиваются и укрепляются низменные пороки. Имена им: гордость, тщеславие, самолюбие. Эти паразиты способны в корне загубить такое определяющее, делающее человека человеком чувство как совесть.

Однажды я читал про одного оптинского монаха, нашего современника, замученного каким-то сатанистом в 1993 году. Мне в память глубоко врезались сказанные им слова, поразившие меня своей правотой: «Тюрьма — тот же монастырь, только в монастыре учат смирению, а в тюрьме — гордости и тщеславию». Я совсем не хочу сказать, что методы воздействия и исправления оступившегося человека в современной российской пенитенциарной системе уж очень печальны. Проблема не в самой системе, а в особенности восприятия человеком такого безутешного состояния, как несвобода. С ним невозможно примириться, к нему можно только привыкнуть. Подобное привыкание и есть начало личностной ущербности.

Самое простое — привыкнуть, но совсем другое дело — не смиряться. Несвободный человек всё-таки даже при условии поражения прав стремится раздвинуть пределы этой несвободы. На помощь приходит сама система приёмами взыскания и поощрения. Будешь лоялен режиму, будешь выполнять неукоснительно все законные и незаконные требования администрации, то получишь послабление в содержании. Всё это прекрасно! Но закон сух, беспристрастен, неумолим и, к сожалению, бывает, слеп. Недаром Фемида — богиня правосудия, олицетворяющая собой это самое правосудие, с повязкой на лице. Она ничего не видит! Она слепа и не видит, как располагаются тарелочки на её весах. Фемида беспристрастна, неумолима, но слепа… Кто же тогда подсказывает ей правильное решение, как рассудить? Да тот же, кто берёт незаслуженное право на себя вершить судьбы человеческие не по совести, не по справедливости, а единственно в угоду себе, чтобы самому легче жилось. Пачкать грязью и презирать других, чтобы не видно было собственной нечистоплотности. Со стороны вроде как присутствует порядок, а на самом деле открыта спекуляция на человеческой совести. Собственно, подобное — не открытие, то же самое встречается на свободе. Зона — это маленькое государство в государстве со своими сословиями и рангами. Зона — это правдоподобная карикатура на «большой мир». Она небольшая и здесь всё видно и понятно лучше, чем «там». Люди пытаются ослабить оковы, сохранить достижение, развить успех, зачастую энергично шагая «по головам».

Вот, наконец, сухой треск по радио известил: «Проверка окончена». Опять тот же гул, гул облегчения прокатился по жилой зоне. Локалки ожили, засуетились. Кто-то вновь закурил, кто-то побежал в отряд ставить крепкий чай. Через несколько минут завхозы построят отряды и поведут в столовую, а потом развод на работу. Вот так и начинается день для обыкновенного зека. Философия философией, а естество требует своё — кушать-то здесь всегда хочется.

Глава 3. Первый рабочий день

После завтрака остаётся всего несколько минут, чтобы побыть в отряде, не забыть захватить необходимое перед тем, как дружной стройной толпой выдвинуться на развод.

Задребезжал звонок, дневальный ходит по секции, поторапливает замешкавшихся на работу. Мы выходим за пределы локального участка, строимся в колонну. Ждём нашего завхоза Андрюху. Он выходит, оглядывает нас оценивающим взглядом. «Так! Пошли что ли?» — это не вопрос, а утверждение — и мы топаем молча туда, где ещё пара сотен таких же подневольных ожидают, когда их выведут на работу из жилой в промышленную зону.

Стоишь руки в брюки, то ли от холода, то ли уже по привычке. Вдруг толпа заключённых оживилась: начали запускать! Опять в колонну и тройками отделяемся от строя, протискиваясь в узкую железную дверь зелёных ворот. Я знаю: там за этой дверью, проржавевшей и скрипучей от времени, начинается «промка» — вроде бы та же самая зона, но всё-таки несколько иная. «Милиция» (так завсегдатаи здешних мест, привыкшие к искажению всего окружающего, величают совершенно неконкретно сотрудников учреждения) здесь либеральнее относится к осуждённым. Грозный кулак администрации, жёстко контролирующий поведение зека в «жилке», в промышленной зоне несколько разжимается. «Промка» — ограниченная режимная территория исправительной колонии со всеми необходимыми производственными и бытовыми объектами.

В воспоминании остался первый день моего появления на работе. Я шёл вместе со всеми зеками и с удивлением вертел головой по сторонам, подлавливая себя на совершенно безумном ощущении, как будто бы я в самом деле нахожусь не в заключении, а на обыкновенном гражданском объекте. Осуждённые, сколько я уже смог для себя отметить, здесь держали себя вольготнее. «Если убрать заборы с колючей проволокой, вышки, локализованные участки, то никогда и не подумать, что это территория исправительной колонии!» — думал я. Промка показалась мне довольно обширной. Пройдя по дороге метров с сотню, мы взошли на небольшой пригорок, с которого открывался вид почти всех производственных объектов. Я увидел несколько зданий различных цехов, котельную с огромной трубой, уходящей шпилем в небо. Кругом огромные штабеля леса, горой возвышающиеся над всей промкой, и тонкую нитку транспортёра, который, громыхая цепями, напружено тянул кругляк деловой древесины с нижнего склада на переработку в лесопильные цеха.