День ангела - [48]

Лифт у них никогда не работает, в подъезде темно. Иду по лестнице. Вдруг слышу шаги. Сверху, прямо на меня, сбегает Патрик. Мы столкнулись лицом к лицу. Мне одного хотелось в эту минуту: умереть. Так вот звери, наверное, притворяются мертвыми, чтобы их не трогали.

Я увидела в темноте, как у него задрожало лицо. Потом он посторонился, словно пропускает меня, дает мне идти туда, куда я шла, и слегка даже вжался в стену. Он ведь должен ударить меня или убить прямо здесь, на лестнице, и мне было бы легче, если бы он ударил меня, но он только смотрел, и лицо его дрожало передо мной внутри этой студенистой темноты.

– Я только проститься, – сказала я.

– Я так и подумал.

Он пошел было вниз, но вдруг резко обернулся и обеими руками схватил меня за щеки, сжал изо всей силы, мне нечем стало дышать, но он не отпускал меня. Смотрел, не произнося ни слова. Так, наверное, смотрят на умерших, перед тем как опустить крышку гроба.

– Ты сумасшедшая, – сказал он. – Вы, русские, все сумасшедшие.

Оттолкнул меня и побежал вниз. Через секунду я услышала, как оглушительно хлопнула подъездная дверь. Я опустилась на грязную ступеньку. Вдруг слышу с верхнего этажа голос Уолтера:

– Поднимайся!

Я не ответила. Он чертыхнулся и сам начал спускаться по лестнице в темноте. Почувствовала его знакомый запах: виски, табак и английский одеколон.

– Вставай, – сказал он. – Пойдем.

– Никуда не пойду!

Тогда он просто сгреб меня в охапку и понес наверх. Я подумала, что если бы он сейчас со всего размаху бросил меня в этот гулкий, как колодец, лестничный пролет, то было бы лучше всего. В квартире у него оказалось холодно. Уолтер положил меня на диван, накинул плед, а сам сел рядом.

– Я бы оставил тебя здесь, – сказал он, налив себе виски в стакан. – Ты – маленький furet,[53] ты прогрызла мне сердце. А может быть, ты раньше была моей дочкой. – Он коротко засмеялся. – Такие папаши, как я, всегда спали со своими дочками. Что ты затихла? Я думаю, что мы живем не один раз, а очень много. Сначала я – Уолтер Дюранти, потом – еще кто-то, какой-нибудь булочник или пожарный. Могла у пожарного быть, скажем, дочка? У меня болит здесь. – Он потер переносицу. – Такое вот: у-у-у-у! И по всей голове! Когда я беру тебя, мне сразу легче. Другие женщины слиплись в голове, как леденцы. Я их не помню.

Он выпил залпом и налил еще.

– Я никогда никого не любил, – сказал он хрипло. – Но это нормально. Я не притворялся. Ни с кем, никогда. И с тобой. А зачем? Мне нравилась женщина, я ее брал. А ты меня перехитрила. Я больше не хочу никого, кроме тебя. Другими уже не наешься. Что ты сделала со мной, а?

– Замолчи!

– Твой муж хотел испортить мою репутацию. Глупо. В политике все решают деньги. Так было и будет. Миру наплевать на этих мужиков. Да пусть хоть сгниют! А мне нужна ты.

Он встал на колени перед диваном, на котором я лежала, и положил лоб на мою руку. Лоб его был таким горячим, что прожигал меня через кофту. Потом он оторвался, поднял голову, и я удивилась: он плакал.

– Я напился, но так даже лучше. Он увезет тебя. А ты без меня жить не сможешь. Ты не сможешь спать с другими, потому что ты моя.

У него начал заплетаться язык, он плеснул себе еще виски и судорожно проглотил.

– Я бы оставил тебя здесь, мне наплевать на твоего Беккета, но она тебя задушит. Не в Беккете дело, а в ней.

Я поняла, о ком он говорит. Об этой своей домработнице.

– Я хотел здесь жить. Потому что мне хорошо. Все ходят пешком, а я езжу на машине. Мне наплевать на их режим, я свободен. Сначала мне было совсем хорошо. Китаец приносил порошок. А Катерина сперва даже не оставалась ночевать. Она говорила: «Ой, что вы! Нельзя!» – Он всплеснул руками и запищал, передразнивая Катерину. – У нее такая вот грудь. О-о какая! И когда она пришла ко мне, у нее из груди все время капало молоко. Она мне сказала, что это у нее всегда так. Она – как корова. Не женщина, ты понимаешь? Корова.

– Зачем мне все это?

– Зачем? А вдруг я сегодня умру? Там ничего нет. Ни там и ни здесь.

– А вдруг это я сегодня умру?

Он расхохотался:

– Ну, нет! Я тебе не позволю.

– Ты меня не любишь! – Я оттолкнула его. – Если бы ты любил меня…

Он сморщился.

– Ну, «если бы»! «Если бы» пускай тебя другие любят! А я без тебя не могу. При чем тут любовь? Это голод.

Меня всю передернуло, когда он сказал «голод».

– Катерина меня зарежет, если я захочу удрать. Она на меня доносит, но пусть. Здесь все доносят. Я был в Кремле и ел вместе со Сталиным. Он маленький, дряблый, а нос у него в гнойничках.

Я попыталась встать, но он резко отбросил меня на подушку.

– Лежи. Я хочу с тобой спать. Сегодня ты будешь спать здесь.

Нужно было спросить у него, зачем приходил Патрик. Но он сам заговорил об этом.

– Твой Беккет совсем еще маленький мальчик. Он сказал, что он меня убьет. Подумай: убьет! Все хотят моей смерти. И этот твой… как его?.. муж? Тоже хочет.

Он вжал меня в спинку дивана, а сам лег рядом и вдруг заснул. Он был очень пьян, я никогда не видела его таким пьяным. Теперь я могла бы уйти. Но я никуда не ушла. Мне вдруг стало так хорошо рядом с ним! Так блаженно тепло от близости его тела. Я лежала не шевелясь. Минут через десять он, не раскрывая глаз, стащил с меня платье.