Демьяновские жители - [18]

Было так тихо в поле! Издавала только тонкий звук вода в речке, да время от времени пробовали голоса полевые овсянки и сытые, крепенькие дрозды. Легкое теплое дуновение проносилось над кустами и метлами густо теснившихся вдоль дороги трав. Иван Иванович вздохнул и тронулся ровным шагом дальше. Впереди, за изволоком, призывно манила его к себе темнеющая стенка елового леса — то был Чистов Заказ, сильно памятный ему, когда он, грешный и выпивший, едва не замерз в санях в крещенские холода. Приближаясь к Заказу, Иван Иванович вспоминал, как боялся он этого леса. Да и не он один. Каких только ужасов не рассказывали про Заказ! Будто люди слышали, как говорила в этом лесу человечьим языком нечистая сила. В озерце, посередине Заказа, если верить молве, водяной утопил колучовскую грешницу — Марфу Сморгачеву; будто слышали потом, глубокими ночами, ее хохот на весь лес. В Заказе нашли удавленного Федьку Архипова, — говорили, что его, злого и беспутного, завел в петлю бес. Светлая улыбка сквозила по лицу Ивана Ивановича. Рассказы о Заказе, к его огорчению, уже не трогали его старое сердце, как раньше. Всемогущее время делает нас спокойными, трезвыми и рассудочными. Он вошел в Заказ, совершенно не узнавая его. Ему показалось, что над лесом пронеслась громадная буря. Несмотря на кругом видневшиеся тяжелые порубки, лес казался заросшим и задичалым. Еловый и березовый подрост, перепутавшийся с орешинами и бузиной, создавал сплошные, хаотические заросли. Глаз Ивана Ивановича отметил, что Заказ медленно, но неотвратимо погибал. То тут, то там дыбились кучи хвороста и бурелома. Сухостоя, погибших деревьев, было так много, что Иван Иванович перестал сокрушенно качать головою; травы переплетались с малинником и ежевикой и создавали живописный хаос. «Недолго ж тебе жить!» — с печалью подумал Иван Иванович о Заказе, оглядывая бесчисленные пни. Колеи тянувшейся через Заказ дороги едва проглядывали из травы. Явно глохнул этот старинный путь…

Впереди засветлело, и опять почуялся запах спелой ржи. Сразу от опушки шло яровое поле, и по другую сторону дороги под лучами солнца золотился лен. Уже лежала родная колучовская земля. Место, к которому он вышел, звалось Мокрым лугом. Стояли целыми гнездами милые ржаные полевые васильки, уже с шелково-темноватыми кисточками, какими они становятся к полному созреванию, бирюзой голубела свинячья цибулька, пунцовела веселая и нарядная мать-и-мачеха, лютовала в позднем, бабьем цвету иван-да-марья. «Силы-то сколько! Нет, брат, вовек жива земля!» — будто с кем-то споря, подумал Иван Иванович.

Дорога пошла уклоном, и за ветлами старых лип он увидел почерневшую, но все еще не порушившуюся водяную мельницу. Драночная крыша ее посутулилась и никла к земле, зиявшие дырами крылья тихо скрипели, будто выговаривая: «Хочу жить, хочу жить!» Внизу, где некогда с гулом скатывалась озерная вода, приводя в движение и в работу мельничные жернова, густо хряснула жирная осока. «Всему, брат, время!» — подумал Иван Иванович. Он поднялся на взгорье и тут с пронзительностью увидел не далее как в полуверсте свое Колучово. Теперь от него осталось девять хат. Чем ближе он подвигался к родительскому подворью, тем тяжелее становился его шаг. Весь бугор за речкой, где не так еще давно теснились дворы, был уже распахан и засеян льном. Хата сестры чернела крайней в бывшем проулке, выходя прямо в поле. Большая низинная луговина, где стояли пятистенные и крепкие дворы Ступиных и Лычковых, забурьянилась травою — метлы полыни и лебеды доставали Ивану Ивановичу до лица. Соломенная крыша сестриной хаты хоть и старая, но все еще прочно оберегала жилье. На другой стороне проулка стояла хата Мышкиных, тоже старая, но, как и сестрина, еще не пошатнувшаяся в своем основании; только и в том, и в другом дворах были выломаны плетни, что больше подчеркивало силу разрушения. Ниже по проулку стоял, светлея голубыми наличниками окон, небольшой, но опрятный домик Степана Северинова, — Иван Иванович знал, что всеми отверженный, ненавидимый старик там сидел теперь один. Когда-то, и не один раз, Северинов ходил в председателях колхоза, принес людям очень много зла и теперь, покинутый детьми и миром, доживал свою длинную беспутную и вредную жизнь. Редко показывался он во дворе, лишь по ясной, летней погоде вылезал из берлоги на свет божий и, сев на скамейку под окном, глядел недоверчиво и угрюмо вокруг. Иван Иванович долгим взглядом посмотрел на дом Северинова, показавшийся ему, несмотря на опрятность, нежилым. Мысли его прервал визгливый крик старух. Из-за угла выбежали три старухи, к ним поспешала четвертая — худая, в желтой кофте и босая. У этой был в руках ухват, служивший ей сейчас оружием. Она размахивала им, норовя достать до плотного мужчины — это был директор совхоза Карманов, — двигавшегося на некотором расстоянии и повторявшего одну и ту же фразу:

— Вы отсталые элементы! Прекратить галдеж!

— Я те смажу по сопатке, черт! — кричала старуха в серой кофте, приходя в еще большее ожесточение.

— Ишь чего вздумали! Порешить деревню! А вот такого не нюхал? — шедшая первой, высокая и рябоватая, старуха угрожающе надвинулась на мужчину.