Демьяновские жители - [19]

— Гражданки старухи! — проговорил тот, должно быть теряя остаток терпения. — Есть вышестоящее решение. Деревня как точка ликвидируется, потому как нету перспективы… — Он не договорил, увернувшись от вжикнувшей хворостины, и Иван Иванович увидел свою сестру, выбежавшую с ожесточенным видом из-за ракиты; вдали, в переулке, хромала, поспешая на помощь, еще одна старуха в черной кофте и в калошах на босу ногу — Иван Иванович узнал Феклу Матвеиху. Мужчина в куртке и промасленных штанах, видно механизатор, подошел к директору совхоза Карманову:

— Может, маленько обождем?

— Давай доку́мент, что дозволяется ломать! Подай сюды! — закричала Фекла Матвеиха, размахивая руками.

Старухи угрожающе подступили к Карманову.

— Даю сроку два дня. Через два дня всем переехать, — сказал Карманов, глядя на особо воинственную Матвеиху. — Квартиры мы вам выделили. Чего еще надо? В пятницу утром трактор приедет рыть хаты. Тут будем строить птицефабрику.

— Чтобы без базару, надо понимать прогресс! — заметил завхоз Юзик, невысокий, худощавый, желчного вида человек в выгоревшем плаще, лет около шестидесяти; он важно, зажав под мышкой свой облезлый портфель, проследовал к газику за Кармановым.

Старухи, разгоряченные и взволнованные, продолжали стоять на месте, и, как видел Иван Иванович, в их сознании не укладывалось то, чего от них требовали: покинуть насиженные гнезда и переселиться в поселок Титково. Но ожесточение прошло, и все отправились по своим обреченным дворам. В Ямской стороне, где оставалась одна хата, лаяла с подвывом собака.

— Давненько не казал носа, Иван, — сказала Марья брату, входя с ним на свой затравевший, являвший признаки запустения двор. Плетень во многих местах скособочился, крыльцо подгнило и вросло в землю, кое-где под застрехами была повыдернута солома, однако хата все еще прочно и нерушимо стояла на своем основании. Все те же радовали глаз деревянные петушки на фронтоне и искусная оконная резьба — дело отцовских рук. В сенях стояли разные кадушки, сита, ступки и были свалены в кучу многочисленные сушеные травы и коренья с лечебными свойствами, в которых сестра Марья понимала толк. Сейчас все это громоздилось в хаотическом беспорядке, свидетельствующем о близком разорении и переезде. Еще более прочный и обжитый вид являла хата внутри, несмотря на вытащенный на середину скарб; на кровати перевязанная шпагатом вздымалась горой огромная красная перина, но пожелтевшие фотографические карточки по-прежнему находились на своем месте на стене между окошек и так же, как помнил Иван, теснились горшки с цветами и краснели анютины глазки на подоконниках. Особенно прочной, неизносной, хоть и с обившейся побелкой, выглядела русская печь.

— Все неуправка, сестра, — оправдывался Иван Иванович.

— Нонче всем отчегой-то неуправка. Куды-то, глупые, бегуть, — проворчала Марья, смахнув соринки со стола, видно намереваясь угостить чем-то брата.

Иван сел на лавку; в красном углу, над его головой, светился рубиновый огонек лампадки и чернелся лик иконы.

— Стронь-ка нас! — Марья вытащила ухватом из печи чугунок.

— Я сытый, Маша, ты не хлопочи. Долго ж вам тут не усидеть, — вздохнул брат.

— Бабка надвое сказала! — отрезала с уверенностью Марья.

— Раз есть указание, то снесут.

— На кой ляд нам желтый ихний домина? Я сроду в теплый нужник не ходила. Садись, садись, не кочерыжься, Иван. Ай тожить настропалился хаты наши хоронить? — Марья воинственно ухватила жилистыми руками большой начищенный медный самовар и, налив его водою и поставив на загнетку, начала вздувать огонь; спустя немного в хате приятно запахло подгорающими шишками.

— Ты здорова, Маша? — спросил брат, радуясь ее неизменному жизнелюбию.

— Подтроху. А у вас-то тама как?

— Гости наезжали. Зинаида с семейством.

— Объели, стало быть?

Иван Иванович не ответил и спросил затем:

— Ну а ты-то что ж? Может, к нам переберешься?

— На своей-то земельке и помирать легше. Куды мне строгаться-то? — отмахнулась Марья.

— Верно толкуешь, — подтвердил Иван Иванович. — А деревня… наша когда-то изобильная была!

— Я с свово угла не стронусь.

Брат и сестра вышли в просторные сени. Ивану Ивановичу доставляло огромное удовольствие дотрагиваться до кадок и разного, теперь уже не нужного, хлама, и он разволновался до слез, когда увидел дубовую, рубленную еще дедом, зыбку с медными кольцами. Смахнув влагу с ресниц, растроганно произнес:

— Да ведь и ты, и я в ней пеленки мочили!

— Теперчи на дрова в печку, — махнула рукой Марья.

— Как там на кладбище? — спросил Иван Иванович.

— Перерыли наскрозь. Мертвым покою нету!

— Пойдем-ка глянем.

Кладбище лежало на Боговой горке, — там не так еще давно зеленели погонные деревья, теперь же ютилось оно почти нагое, и издали Иван Иванович заметил какую-то начатую постройку у самых крайних могил.

— Коровник, вишь, налаживають. Будток места нету, — пояснила Марья, поймав вопросительный взгляд брата.

— Удивляться нечему, если директор живет на голом рассудке.

Стройка находилась в самом разгаре; вокруг нее на большом пространстве была вытоптана, перекопана и выбита машинами земля.

Над чьей-то могилкой на потускнелой дощечке были выжжены и горюнились слова: «Ищи не усладу, а оный покой». Чья-то душа роптала — Марья это чувствовала.