Демьяновские жители - [16]

Сегодня было пятнадцатое число, а в этот день каждого месяца Анна Сергеевна собирала долги от тех, кому они доверяли.

— Тишков и Мышкина еще не приходили? — спросила она после скудного обеда.

— Пока нет.

— Что же, подождем до вечера.

XI

Из-за гостей Тишковы порядочно поиздержались. Иван Иванович прихватил кроме долга в тридцать рублей Лючевским еще в другом месте пятьдесят и теперь размышлял, как бы выкрутиться. У сынов, как и всегда, деньжонок не водилось. Николай выплачивал за мебель, Прохор — за холодильник. Лючевские же отсрочки не дадут, дело может дойти до милиции, — расписку-то в получении он им оставил. Пообедав, Иван Иванович стал размышлять, у кого бы можно было перезанять, чтобы сегодня же, пятнадцатого, расплатиться. Сперва он остановился на Егоровых, но вспомнил, что они на той неделе купили мотоцикл. Пятьков Афанасий? Ну какие же могут быть у него деньги после дочериной свадьбы? Как ни думал Иван Иванович, а остановился он на старухе Потылихе, которая не раз его выручала. Старуха давно уже жила одна в своей хате за овражком. Пенсия в восемьдесят рублей и ее доброе сердце давали ей возможность пускать понемногу деньжонки взаймы. Сама она кормилась огородним. Потылихе шел семидесятый год. Это была жилистая, хоть и пригибающаяся к земле, но все еще выносливая и быстрая на ногу старуха. Двое детей ее, сын и дочка, жили в городах и редко приезжали к ней в гости. Хатка ее была темная и низенькая, но опрятная, крытая почерневшей дранкой. Старуха жила в уединении и тишине, каждый день замаливала свои грехи, хотя и не знала в точности, какие они у нее были. В красном углу хаты чернели лики трех икон, и когда она молилась и кланялась им, то ей казалось, что бог понимал ее чувства и слышал ее голос. О Потылихе нужно сказать, что она никогда не унывала, подмигивала своим острым сорочьим глазом, подшмыгивала носом и, плотно ставя округлые слова, говорила:

— Не впадай духом.

Она с ласковостью встретила Ивана Ивановича.

— Што, отец, хмурый?

— Неуправка, бабка Потылиха.

— Не впадай духом знай. Заходь. Чаю-то не хошь?

— Да нет, я, старая, насчет… того самого… — Иван Иванович замялся, покряхтывая.

Старуха угадала, насчет чего.

— Гостечков-то управил?

— Отбыли.

— Скоко ж табе?

— Четыре красных.

— Это можно, — старуха полезла в сундук и достала с исподу черный, в белую крапину, платочек, где у нее были закручены в узелке семьдесят рублей.

— Можа, мало?

— Хватит, — Иван Иванович аккуратно, с обстоятельностью уложил деньги в свой потертый кошелек, взглянул на Потылиху. Та стояла согнувшись, уронив вдоль изношенного тела жилистые, жесткие руки.

— Дочка-то в теле? — попытала его.

— Сытая. Живут.

— Зять-то каков?

— Не знаю. Не вошел в смысл его жизни.

— На всем вашем тута харчились?

— Гости, сама понимаешь.

— Ну да! А у самих небось кошелек толстый.

Иван Иванович промолчал; оглядев Потылихину хату, спросил:

— Подсобить-то чего? Полати вон угнулись.

— На мой век хватит.

— Как ни-то зайду — дров поколю.

— Спасибочки, родный. Я и сама покуда топор держу.

Иван Иванович от Потылихи прямо направился к Лючевским. Анна Сергеевна, как и всегда, сидела в кресле, созерцая в окно переулок, а Иннокентий Сергеевич гремел за шкафами кастрюлями. Иван Иванович прокашлялся и поздоровался, затем вытащил красненькие.

— За то мы тебя и уважаем, Иван Иванович, — сказала Анна Сергеевна, внимательно осмотрев на свет бумажки.

Они были новенькие и хрустели, что ей доставило удовольствие, так как она очень любила непользованные деньги.

— Что делается на свете?

— У Ишковых свинья околела.

Анна Сергеевна тонко улыбнулась. Иннокентий Сергеевич заметил:

— Да, великая новость.

— Кому невелика, а кому велика, — сказал Иван Иванович.

— Скот содержать в Демьяновске никогда не умели. — Анна Сергеевна взяла из шкатулки бумажку — расписку Ивана Ивановича, гласившую: «Я, Иван Тишков, седьмого июля задолжил у гражданки Лючевской А. С. сорок рублей. Обязуюсь воротить до пятнадцатого числа сего месяца» Анна Сергеевна разорвала ее на мелкие клочки.

— Вот видишь, и тебе, и мне хорошо.

Иннокентий Сергеевич с чрезвычайным бережением унес и упрятал деньги в железную зеленую шкатулку. Ивану Ивановичу хотелось спросить Лючевских, зачем они живут на земле и к чему им, бездетным, капиталы, но так и не решился.

— Народ не умеет жить, — сказала Анна Сергеевна назидательным тоном, который возвышал ее, по ее представлению, над демьяновскими обывателями, — такой народ требует поводырей.

Иван Иванович кашлянул, постоял с минуту и, встретившись с хитрыми, насмешливыми черными глазами старухи, вышел, почувствовав облегчение на свежем воздухе.

Через час порог Лючевских переступила Евдокия Кошелева — пожилая женщина с усталым рябоватым лицом, покрытая желтым цыганским платком, тоже их должница. Евдокия, смущаясь, не так уверенно, стараясь за что-нибудь не задеть, подобралась к креслу Анны Сергеевны.

— Принесла? — ласково спросила Лючевская.

— Казни, Сергеевна, сегодня нема денег. Подожди неделю.

Иннокентий Сергеевич высунулся из-за шкафа, издал какой-то звук и покачал головой.

— Странно ты говоришь, Евдокия, очень странно: деньги нужны всем и нам — тоже. Мы люди — старые, бедные. Как же ты этого не понимаешь? Нехорошо, голубушка, грех! Это все равно что ограбить; тебе поверили, дали, а ты слова своего не держишь. Муку спрячь, бог видит, что нехорошо, — к старости Анна Сергеевна начинала путать речь и мешать слова. — Не ценишь доверие. Скверно, погано, голубушка! Что же, прикажешь к участковому? Так мы можем обратиться и сейчас же прямо. Чего ждать? Ты уж на месяц просрочила, мы поверили и, видно, дураки. Зря. Совсем зря. Бог свидетель.