Демон сна - [3]

Дом, где жил Марк, сам по себе уже представлял едва ли не достопримечательность. Не так много осталось в пределах внутренних районов Москвы таких строений. Деревянное двухэтажное здание было выстроено в начале прошлого века в тогда ещё жилом районе возле фабрики, оседлавшей реку Яузу в том месте, где её мутные струи, оставив за собой заболоченные старицы, покидают Сокольнический лесопарк и дальше текут только лишь меж гранитных берегов, окончательно становясь городским стоком. С тех пор город поглотил маленькие домишки, бывших улиц более не стало, жители снесённых двух- и трехэтажек переехали в безликие панельные кварталы. Но один дом выжил. Сложенный из потемневших от времени брёвен, под плохо залатанной жестяной крышей, стоит он и поныне, как стоял уже много десятилетий, среди громадных дубов на невысоком холме над старинной липовой аллеей, что тянется вдоль большого пруда на яузской старице.

С этим домом Марку повезло — едва ли не единственный раз в жизни, зато сразу по-крупному. Один пожилой дальний родственник его умудрился незадолго до своей кончины оформить всё строение на себя после смерти ещё более стареньких соседей. Иных наследников у дедушки не оказалось, и пару лет назад Марк вступил во владение достаточно ценной московской недвижимостью. Он сразу же задёшево сдал половину здания с отдельным входом какой-то тихой фирмочке, занимавшейся импортом медицинского оборудования, и с тех пор мог больше не беспокоиться о хлебе насущном. Арендаторы совершенно не тревожили его — они за свой счёт отремонтировали помещения и разместили в них экономистов и бухгалтеров, которые крайне стабильно покидали территорию в восемнадцать ноль-ноль каждого буднего дня, а по пятницам и раньше того.

Сам же хозяин занял бывшие комнаты своего родственника, но изрядная часть здания так и осталась пустовать — обжить всю свою половину целиком Марк в одиночку был, конечно, не в состоянии. А семьи у него так и не появилось за все эти годы. То одна, то другая женщина пыталась ужиться с нелюдимым и резким на язык стихотворцем, но рано или поздно во гневе или печали они расставались. Последняя пассия Марка, некая Ирина (фамилию я так и не удосужился уточнить), покинула его обиталище за несколько дней до того, как в жизни поэта вновь появился я. Покидала она его будучи, видимо, в большой ажитации, так как предварительно переколотила большую часть посуды в доме и оставила прекрасное графитти губной помадой на стареньких жёлтых обоях прихожей в виде надписи «Козёл!» с огромным восклицательным знаком, вызывавшим у меня смутные фрейдистские ассоциации.

Что конкретно стало причиной разрыва, мне выяснить не удалось. Вероятнее всего, сыграли свою роль (и, думается, не в первый раз) потрясающая бытовая безалаберность и неприспособленность моего друга, а также его склонность к флирту едва ли не с каждой дамой, обращавшей внимание на него или на его стихи в Сети, независимо от её, дамы, семейного статуса и наличия либо отсутствия каких-либо личных отношений у самого Марка.

Марк, разумеется, был убит горем. Собутыльник и собеседник требовался и ему, и, видно, мы нашли друг друга.

Я обыкновенно являлся (иногда даже и без звонка) около семи-восьми вечера, нагруженный алкоголем и закусками (а в первый раз пришлось привезти ещё и комплект стаканов), и мы засиживались далеко за полночь. Поздним же хмурым утром, кое-как выхлебав чашку кофе, я быстро прощался с приятелем и с квадратной головой ехал в свою потустороннюю усадьбу, благо это было недалеко. Вообще говоря, согласно распорядку службы в Организации, каждый будний день с утра я должен был быть на связи как минимум до двенадцати часов, ожидая возможных распоряжений, которые поступали через ментальный служебный нетворк. Если же команд на выезд не было, то в целом днём я был предоставлен самому себе, с единственной задачей сортировать и распределять через упомянутый нетворк поступающую информацию с подотчётного участка ментального пространства. По выходным же и праздничным дням (каждый департамент соблюдал праздничные дни тех стран, в которых проживали агенты) побеспокоить меня могли только по экстренному поводу — чего ни разу ещё не случалось. Однако к концу осени я настолько раскис, что стал здорово манкировать своими обязанностями даже по будням, иногда являясь домой после пьянок у Марка только к обеду. Пока ещё мне удавалось успевать выезжать по найденным в приёмном лотке факса приказам на постовую работу или задания по сопровождению — благо срочных не было — но обработку информации я забросил совершенно.

И десятого ноября 20.. года всё было примерно так же. Мы не виделись с Марком уже целых два дня, и с самого утра я уже предвкушал будущую попойку. Да и формальный повод ведь был — день милиции, как-никак, бывший мой профессиональный праздник! Еле высидел я два часа в машине на Богородской площади перед тихо крутящимся смерчиком ментальной аномалии, ожидая обеспеченцев со сканирующим и нейтрализующим оборудованием и, наскоро подписав им акт, рванул в близлежащий супермаркет. То есть я знал, конечно, что по идее должен был ехать назад в свою усадьбу к компьютеру, где наверняка на электронной почте были вновь поступившие отчёты о прежних осмотрах моего участка ментального пространства, которые я должен был расклассифицировать и отправить в архивы. Но у меня уже накопилось больше сотни подобных же неразобранных писем, и я довольно справедливо полагал, что ещё два-три погоды точно не сделают.