Демон - [105]
Он шел один. По улице проезжали какие-то автомобили. Но он шел один. Иногда попадались прохожие. И все-таки он шел один. С Гарри не было никого. Только тот, внутренний Гарри, раздираемый на куски. Но здесь, на улице, он был один. Гарри Уайт шел и стоял в одиночестве.
И в своем одиночестве он снова чувствовал, как его давит со всех сторон толпа зрителей на параде в День святого Патрика. Парад? Сегодня? Когда? Когда Пятая авеню была морем бушующей зелени, с оркестрами, полицейскими, дворниками, тамбурмажоретками и никчемными городскими чиновниками????
Века? Тысячелетия????
Целую жизнь назад?
Он обошел собор по кругу, периодически запрокидывал голову до боли в шее, смотрел на горгулий и шпили, пронзающие небеса. Собор был огромным, незыблемым. Казалось, ничто не способно его потревожить. Казалось, что он останется здесь навеки – невозмутимая, несокрушимая глыба.
Он остановился у входа, чуть-чуть подождал, потом поднялся по ступеням и встал в темноте перед запертой дверью. Чуть погодя прислонился к каменной стене, и холод пробрал его до костей, но к холоду он привык быстро, лишь сильнее сгорбился, поплотнее закутался в пиджак и еще крепче прижал к груди сверток. Так он и ждал, стоя в холоде и темноте, глядя в одну точку у себя под ногами.
Время шло медленно, но неотвратимо. Однако время утратило всякий смысл. Когда-то время имело исключительное значение, и в голове Гарри постоянно маячило некое смутное расписание, график движения к успеху, и Гарри шел с опережением графика. Он прибыл досрочно. Когда-то это расписание достижений, этот табель успеха значили для него все, но каждый раз, когда он достигал своей цели, она становилась бессмысленной, все, что раньше имело значение, становилось бессмысленным, а он все равно рвался вперед, но куда? Он уже прибыл на место. Куда теперь? Куда?
Да,
когда-то время было исключительно важным и ощутимо присутствовало в его жизни, но не теперь. Теперь он просто стоял, прислонившись к холодной стене, и смотрел себе под ноги, пока время шло как бы само по себе, и когда-нибудь оно пройдет, настанет утро, пасхальное утро, откроются двери собора, и он войдет внутрь. Все так и будет. Когда-нибудь. Время уже не имеет значения. Теперь уже нет.
С приближением утра холод делался все пронзительнее, но Гарри даже не шевелился. Когда солнце приблизилось к горизонту этого дня Воскресения Христова, к входу в собор подошли еще несколько человек. Кто-то пытался заговорить с Гарри, но он либо полностью их игнорировал, либо раздраженно дергал плечом, давая понять, что не хочет общаться, и держался особняком среди всех, кто стоял вместе с ним на ступенях собора в холодном сумраке пасхального утра.
Ближе к рассвету очередь стала длиннее, и вскоре первые проблески зари показались на небе, безоблачном и безмятежном, а потом взошло солнце, и на свету тени сделались резче. Разговоры в толпе стали радостнее и оживленнее, когда солнечное тепло коснулось людских лиц. Люди постоянно поглядывали на часы, на соборную площадь уже доносился шум утреннего уличного движения и приближал наступление нового дня. Гарри смутно осознавал, как подъезжают съемочные группы с разных телеканалов, расставляют свое оборудование, готовятся к съемкам. Он услышал, как кто-то сказал, что мессу кардинала Летермана будут транслировать по всему миру, и ее будут смотреть около двухсот миллионов человек. А затем двери собора открылись, и день начался уже официально. Наступило пасхальное воскресенье.
Гарри
еще крепче прижал к груди сверток и вошел внутрь. Медленно, не торопясь, он направился к месту, которое давно уже мысленно выбрал. Дошел до первого ряда скамей, свернул налево и сел. И стал ждать.
Он смотрел в пол у себя под ногами, прижимая к груди сверток, спрятанный под пиджаком. Пол менял цвет и фактуру, но Гарри этого не замечал. Безучастный ко всему, что творилось вокруг, он не слышал, как люди заходят в собор, преклоняют колени и молятся, перебирая четки. Орган играл очень тихо, почти сливаясь с гулом людских голосов.
Солнце снаружи светило все ярче, и пол под ногами у Гарри тоже сделался ярче, витражные окна ожили и засияли под солнцем, и тепло жизни, исполненной бесконечной любви, запечатленной на этих стеклах, залило все пространство собора и согрело тяжелые камни.
ГОСПОДЬ ВОИСТИНУ ВОСКРЕС, АЛЛИЛУЙЯ. ЕГО ЕСТЬ ЦАРСТВИЕ, И СИЛА И СЛАВА, ВО ВЕКИ ВЕКОВ.
Солнечный свет проникал во все ниши и сумрачные уголки, мягко смывая покров темноты со Страстей Христовых на Крестном пути
Да пребудет с тобою Господь.
И с тобой.
Мир тебе.
И тебе.
и со страстной мольбы Иисуса, Сына Человеческого, о прощении людских грехов, и витражи, полные света и жизни, взирали с любовью на муки Христовы и на всех, кто пришел праздновать Воскресение Господне и воспеть славу Спасителю
Помолимся, чтобы Воскресший Христос
не оставил нас в Своей милости.
Аминь
а Гарри по-прежнему смотрел в пол, смотрел в одну точку, не замечая всепобеждающую красоту и великую радость любви и мира, разлитые вокруг, он сидел, погруженный в себя, и не чувствовал ничего, кроме боли и отчаянной безысходности в этой выгребной яме, что разверзлась у него внутри, в этой черной дыре, от которой ему было не убежать
"Реквием по Мечте" впервые был опубликован в 1978 году. Книга рассказывает о судьбах четырех жителей Нью-Йорка, которые, не в силах выдержать разницу между мечтами об идеальной жизни и реальным миром, ищут утешения в иллюзиях. Сара Голдфарб, потерявшая мужа, мечтает только о том, чтобы попасть в телешоу и показаться в своем любимом красном платье. Чтобы влезть в него, она садится на диету из таблеток, изменяющих ее сознание. Сын Сары Гарри, его подружка Мэрион и лучший друг Тайрон пытаются разбогатеть и вырваться из жизни, которая их окружает, приторговывая героином.
Может ли человек жить, если, по мнению врачей, он давно уже должен был умереть? Можно ли стать классиком литературы, не получив высшего образования и даже не окончив школы? Можно ли после выхода в свет первой же книги получить мировую известность? Хьюберт Селби на все эти вопросы ответил утвердительно. Став инвалидом в 18 лет, Селби не только остался жить вопреки всем прогнозам врачей, но и начал писать книги, которые ставят в один ряд с произведениями Германа Мелвилла и Джозефа Хеллера.Роман «Глюк» — это шокирующее повествование от лица террориста, вполне вероятно, виртуального.
Здесь все подчинено жесткому распорядку, но время словно бы размазано по серым казенным стенам. Здесь нечего делать, кроме как вспоминать и заново переживать события своей прошлой жизни, оставшейся за дверью. Здесь очень страшно, потому что ты остаешься наедине с человеком, которого ненавидишь – с самим собой… «Комната» (1971), второй роман Хьюберта Селби, не был оценен критиками по достоинству. Сам автор утверждал, что эта книга является наиболее болезненной из когда-либо написанных им и признавался, что в течение двух десятилетий не мог заставить себя перечитать ее.
«Последний поворот на Бруклин» Хьюберта Селби (1928) — одно из самых значительных произведений американской литературы. Автор описывает начало сексуальной революции, жизнь низов Нью-Йорка, мощь и энергетику этого города. В 1989 книга была экранизирован Уди Эделем. «Я пишу музыкально, — рассказывает Селби, — поэтому пришлось разработать такую типографику, которая, в сущности, не что иное, как система нотной записи». В переводе В. Когана удалось сохранить джазовую ритмику этой прозы. «Смерть для меня стала образом жизни, — вспоминает Селби. — Когда мне было 18, мне сказали, что я и двух месяцев не проживу.
Максим Смирнов ничем не отличается от среднестатистического человека. Он живет, ходит на работу и… мечтает найти истину. В своих поисках Макс сталкивается с разными по своей сути и масштабам проблемами◦– скукой на корпоративе, затруднениями в бизнесе, ночными кошмарами, вирусной пандемией и тайными планами вездесущей мировой элиты. Будут ли неоднозначные методы, к которым прибегает герой, оправданными? Или же все жертвы окажутся напрасными? Комментарий Редакции: Современно, актуально и остро – книга Дмитрия Дэвида заставляет задуматься о насущном, не упуская второстепенного.
Свод правил, благодаря которым преступный мир отстраивает иерархию, имеет рычаги воздействия и поддерживает определённый порядок в тюрьмах называется - «Арестантский уклад». Он един для всех преступников: и для случайно попавших за решётку мужиков, и для тех, кто свою жизнь решил посвятить криминалу живущих, и потому «Арестантский уклад един» - сокращённо АУЕ*.
«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.
У околофутбольного мира свои законы. Посрамить оппонентов на стадионе и вне его пределов, отстоять честь клубных цветов в честной рукопашной схватке — для каждой группировки вожделенные ступени на пути к фанатскому Олимпу. «Анархо» уже успело высоко взобраться по репутационной лестнице. Однако трагические события заставляют лидеров «фирмы» отвлечься от околофутбольных баталий и выйти с открытым забралом во внешний мир, где царит иной закон уличной войны, а те, кто должен блюсти правила честной игры, становятся самыми опасными оппонентами. P.S.
В провинциальном городе все чаще стали нападать на так называемую «гопоту» – парней в штанах с «тремя полосками» с пивом и сигаретой в руках, бродящих по кабакам, занимающихся мелким разбоем, живущих без царя в голове. Известны организаторы этих «зачисток» – некие RASSOLNIKI. Лидеры этой группировки уверены – гопота это порождение Советского Союза и она мешает встать на ноги новой стране. Особенно гопота во власти, с которой RASSOLNIKI планируют бороться далеко не маргинальным методом.Тем временем в город приезжает известный журналист Александр Рублев, ему поручено провести расследование и сделать о RASSOLNIKах материал.
Жизнь, увиденная сквозь призму восприятия ребенка или подростка, – одна из любимейших тем американских писателей-южан, исхоженная ими, казалось бы, вдоль и поперек. Но никогда, пожалуй, эта жизнь еще не представала настолько удушливой и клаустрофобной, как в романе «Неоновая библия», написанном вундеркиндом американской литературы Джоном Кеннеди Тулом еще в 16 лет. Крошечный городишко, захлебывающийся во влажной жаре и болотных испарениях, – одна из тех провинциальных дыр, каким не было и нет счета на Глубоком Юге.
Искусство требует жертв. Это заезженное выражение как нельзя лучше подходит к работе Митци, профессионального звукомонтажера-шумовика, которая снабжает Голливуд эксклюзивным товаром – пленками с записями душераздирающих криков и стонов, умоляющих всхлипываний и предсмертных хрипов. У этой хрупкой женщины тяжелая работа и полным-полно скелетов в шкафу, и потому ей хочется, чтобы ее хотя бы на время оставили в покое. Но в покое ее не оставят. Ни алчные голливудские продюсеры. Ни свихнувшийся от горя отец, чья дочь бесследно исчезла несколько лет назад. Ни правительственные агенты, убежденные в существовании той самой, единственной и смертельно опасной, пленки…