Демон - [104]
Солнце давно скрылось с неба и стерлось из памяти, а Гарри так и сидел на скамейке на набережной, уставившись в одну точку. Он как будто застыл в одной позе. Ветер усилился, сыпал колючим песком в лицо, где-то в серой дали волны бились о берег. Наконец Гарри устало поднялся на ноги, повернулся спиной к уже невидимому горизонту и вернулся в отель. Сел на кровать и тупо уставился на свои туфли…
потом разулся, разделся, забрался под одеяло, укрылся почти с головой и уснул.
На следующий день он выписался из отеля и отправился в бесконечный поход по магазинам, маленьким и большим. Он обошел весь Манхэттен вдоль и поперек, все его улицы и переулки, нарочно шагая как можно медленнее. Он искал лишь одну вещь, и у него было достаточно времени, чтобы найти именно то, что нужно.
Семья ждала. И надеялась. Пыталась как-то продержаться еще один бесконечный, тревожный день. Если звонил телефон, они сразу бросались к нему. Линда старательно уговаривала себя, что надежда есть, но у нее внутри все омертвело. Она убеждала других. Но сама уже знала. Просто знала, и все.
Время уже не имело реального смысла для Гарри. Время дня, дни недели стали просто условными обозначениями. Шли часы, проходили дни. В субботу утром он нашел, что искал. Позолота на длинной изогнутой рукоятке смотрелась изысканно и элегантно. Невероятно красивая вещь – на бархатном ложе в стеклянной витрине, пурпурном, как кардинальская мантия.
Он дошел до Центрального парка по Пятой авеню и сел на скамейку у озера, где плавали утки и отражались в воде небоскребы. Он сидел. Целый день. И смотрел. Смотрел в том же мертвенном оцепенении, в котором смотрел с набережной на океан, ходил по улицам и магазинам. В оцепенении, которое помогало ему отстраниться от собственных чувств. Именно это оцепенение и отчужденность давали возможность сделать то, что он должен был сделать… Оцепенение… Омертвелость. Омертвелость, которая поддерживала в нем жизнь. Позволяла двигаться и дышать. Сладкая, вечная смерть, вот только долго ли она продлится? Сколько ему отпущено времени, чтобы наслаждаться свободой от черной бездонной дыры, поглотившей всего Гарри Уайта? Он сидел. Слушал едва различимое бурление у себя в голове. Чувствовал, как меняется воздух, когда солнце скрывается за тучей. И выглядывает опять. Оно теплое. Солнце. Он это чувствовал всем своим существом. Забавно. Кажется, он уже целую вечность не ощущал тепла. Или холода. Он сидел. И смотрел. Утки плавали по воде, взбивая рябью отражения небоскребов. Отражения таяли и растворялись в себе. Гарри вздрогнул. Они никогда не были полностью целыми. Вот почти. И опять рябь. Тающие отражения. Он смотрел. Сидел. И смотрел. Солнце светило в лицо. Играло бликами на воде. Бог где-то там, у себя на небесах. Черт! И Ра тоже. РА! РА! РА! Все та же хрень!!!! Солнце скользило по озеру. Солнце садилось, прячась за деревьями. Длинные тени. Сумеречная прохлада. Тени все гуще. Краешек солнца… Все холоднее… Темнее…
Ночь!
Черная ночь…
Черная
ночь! Черная-черная ночь!
Ледяной холод… Пробирает до самых костей.
Холод. Лед. Он промерз до костей. Убийственный холод. Так темно. Черная ночь. Городские огни отражаются в озере. Все сверкает, как в Рождество. Желтый свет над скамейкой. Нависает над Гарри. Его тень съежилась под скамейкой. Под ним. У него за спиной. Прямо в нем. Озеро мерцает огнями. Убийственный холод. Дрожь. Луна его не замечает. Улыбается своему отражению. Озеро идет рябью бессчетных лун. Чернота ночи все гуще. Желтый свет на скамейке. Совсем один. В одиночестве. Наедине с ночью. Наедине с озером. Наедине с луной и мерцающими огоньками. Наедине с собой. Холод воспламеняет чувства. Холод вдыхает в него жизнь. Жизнь! ЖИЗНЬ!!!! О Господи, нет. НЕТ! НЕЕЕЕЕЕТ!!!!
Голова
упала на грудь, словно она не держалась на шее, и он схватился руками за голову…
Почему все должно быть именно так???? Почему?
Почему?
Он прижал к животу сверток, согнулся пополам и принялся раскачиваться взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед, и опять, и опять, и опять
вот опять
в животе и в паху все всколыхнулось и ожило, его била дрожь – много долгих, мучительных секунд, сложившихся в целую вечность, – и что-то дергалось в горле, и лица плавились, сливались друг с другом, и третье лицо подступало все ближе и становилось отчетливее, и он слышал смех своих детей, чувствовал мягкую теплую нежность жены, и глаза резало болью, и его истомленное, застывшее тело чуть не сломалось, когда он заставил себя подняться и оперся о спинку скамейки, пытаясь выпрямить это скрюченное тело, но оно никак не выпрямлялось под желтым светом парковых фонарей, и внутри все вопило и сжималось от ужаса, внутри бушевала война, он весь превратился в одно поле битвы между райскими и адскими псами, и адские псы терзали его плоть, рвали зубами, рычали все громче, впадая в неистовство от вкуса и запаха крови, а райские псы неподвижно застыли в молчании и ждали, и адские псы глумливо косились на них, насмехаясь, и продолжали рвать на куски плоть Гарри Уайта, потому что доподлинно знали, что им ничего не грозит, что сейчас им не надо бояться райских псов, которые могли бы пожрать их в мгновение ока и вернуть поле битвы, залитое кровью и гноем, в его изначальное нетронутое состояние, но райские псы не вступают в сражение, пока их не попросят, а значит, адская свора могла безнаказанно пировать, зная, что просьбы не будет, мольбы не будет, и райским псам придется лишь ждать, наблюдать и молчать, пока адские псы будут рвать плоть Гарри Уайта и макать морды в его горячую кровь, их глаза полыхали безумием, и они подступали – насмешливо, дерзко – к райским псам, замершим в ожидании, и плевали им в морды кусками мяса и кровью Гарри Уайта, издевательски выли, заходясь вызывающим лаем, а райские псы продолжали стоять молчаливыми изваяниями и ждать, безмолвно снося все насмешки и надеясь услышать призыв, который позволит им вмиг прекратить это кровавое бесчинство, что творилось у них на глазах, они ждали и ждали призыва, слышали боль Гарри Уайта, которого адские псы пожирали заживо, и надеялись, что его боли и муки все-таки хватит, чтобы он смог закричать и призвать их на помощь, но адские псы подходили все ближе и все наглее плевали им в морды кусками мяса, вырванными из растерзанной плоти Гарри Уайта, пока он сам, прижимая свой сверток к груди, медленно приближался знакомой дорогой к Пятой авеню, а оттуда уже зашагал в направлении Собора святого Патрика.
"Реквием по Мечте" впервые был опубликован в 1978 году. Книга рассказывает о судьбах четырех жителей Нью-Йорка, которые, не в силах выдержать разницу между мечтами об идеальной жизни и реальным миром, ищут утешения в иллюзиях. Сара Голдфарб, потерявшая мужа, мечтает только о том, чтобы попасть в телешоу и показаться в своем любимом красном платье. Чтобы влезть в него, она садится на диету из таблеток, изменяющих ее сознание. Сын Сары Гарри, его подружка Мэрион и лучший друг Тайрон пытаются разбогатеть и вырваться из жизни, которая их окружает, приторговывая героином.
Может ли человек жить, если, по мнению врачей, он давно уже должен был умереть? Можно ли стать классиком литературы, не получив высшего образования и даже не окончив школы? Можно ли после выхода в свет первой же книги получить мировую известность? Хьюберт Селби на все эти вопросы ответил утвердительно. Став инвалидом в 18 лет, Селби не только остался жить вопреки всем прогнозам врачей, но и начал писать книги, которые ставят в один ряд с произведениями Германа Мелвилла и Джозефа Хеллера.Роман «Глюк» — это шокирующее повествование от лица террориста, вполне вероятно, виртуального.
Здесь все подчинено жесткому распорядку, но время словно бы размазано по серым казенным стенам. Здесь нечего делать, кроме как вспоминать и заново переживать события своей прошлой жизни, оставшейся за дверью. Здесь очень страшно, потому что ты остаешься наедине с человеком, которого ненавидишь – с самим собой… «Комната» (1971), второй роман Хьюберта Селби, не был оценен критиками по достоинству. Сам автор утверждал, что эта книга является наиболее болезненной из когда-либо написанных им и признавался, что в течение двух десятилетий не мог заставить себя перечитать ее.
«Последний поворот на Бруклин» Хьюберта Селби (1928) — одно из самых значительных произведений американской литературы. Автор описывает начало сексуальной революции, жизнь низов Нью-Йорка, мощь и энергетику этого города. В 1989 книга была экранизирован Уди Эделем. «Я пишу музыкально, — рассказывает Селби, — поэтому пришлось разработать такую типографику, которая, в сущности, не что иное, как система нотной записи». В переводе В. Когана удалось сохранить джазовую ритмику этой прозы. «Смерть для меня стала образом жизни, — вспоминает Селби. — Когда мне было 18, мне сказали, что я и двух месяцев не проживу.
Максим Смирнов ничем не отличается от среднестатистического человека. Он живет, ходит на работу и… мечтает найти истину. В своих поисках Макс сталкивается с разными по своей сути и масштабам проблемами◦– скукой на корпоративе, затруднениями в бизнесе, ночными кошмарами, вирусной пандемией и тайными планами вездесущей мировой элиты. Будут ли неоднозначные методы, к которым прибегает герой, оправданными? Или же все жертвы окажутся напрасными? Комментарий Редакции: Современно, актуально и остро – книга Дмитрия Дэвида заставляет задуматься о насущном, не упуская второстепенного.
Свод правил, благодаря которым преступный мир отстраивает иерархию, имеет рычаги воздействия и поддерживает определённый порядок в тюрьмах называется - «Арестантский уклад». Он един для всех преступников: и для случайно попавших за решётку мужиков, и для тех, кто свою жизнь решил посвятить криминалу живущих, и потому «Арестантский уклад един» - сокращённо АУЕ*.
«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.
У околофутбольного мира свои законы. Посрамить оппонентов на стадионе и вне его пределов, отстоять честь клубных цветов в честной рукопашной схватке — для каждой группировки вожделенные ступени на пути к фанатскому Олимпу. «Анархо» уже успело высоко взобраться по репутационной лестнице. Однако трагические события заставляют лидеров «фирмы» отвлечься от околофутбольных баталий и выйти с открытым забралом во внешний мир, где царит иной закон уличной войны, а те, кто должен блюсти правила честной игры, становятся самыми опасными оппонентами. P.S.
В провинциальном городе все чаще стали нападать на так называемую «гопоту» – парней в штанах с «тремя полосками» с пивом и сигаретой в руках, бродящих по кабакам, занимающихся мелким разбоем, живущих без царя в голове. Известны организаторы этих «зачисток» – некие RASSOLNIKI. Лидеры этой группировки уверены – гопота это порождение Советского Союза и она мешает встать на ноги новой стране. Особенно гопота во власти, с которой RASSOLNIKI планируют бороться далеко не маргинальным методом.Тем временем в город приезжает известный журналист Александр Рублев, ему поручено провести расследование и сделать о RASSOLNIKах материал.
Жизнь, увиденная сквозь призму восприятия ребенка или подростка, – одна из любимейших тем американских писателей-южан, исхоженная ими, казалось бы, вдоль и поперек. Но никогда, пожалуй, эта жизнь еще не представала настолько удушливой и клаустрофобной, как в романе «Неоновая библия», написанном вундеркиндом американской литературы Джоном Кеннеди Тулом еще в 16 лет. Крошечный городишко, захлебывающийся во влажной жаре и болотных испарениях, – одна из тех провинциальных дыр, каким не было и нет счета на Глубоком Юге.
Искусство требует жертв. Это заезженное выражение как нельзя лучше подходит к работе Митци, профессионального звукомонтажера-шумовика, которая снабжает Голливуд эксклюзивным товаром – пленками с записями душераздирающих криков и стонов, умоляющих всхлипываний и предсмертных хрипов. У этой хрупкой женщины тяжелая работа и полным-полно скелетов в шкафу, и потому ей хочется, чтобы ее хотя бы на время оставили в покое. Но в покое ее не оставят. Ни алчные голливудские продюсеры. Ни свихнувшийся от горя отец, чья дочь бесследно исчезла несколько лет назад. Ни правительственные агенты, убежденные в существовании той самой, единственной и смертельно опасной, пленки…