Демон пустоты - [18]

Ее голос – настоящая музыка, но сегодня важна другая мелодия – вверх, вниз, вбок. Я пренебрегаю демоном, и ее пощечины расцветают на замерзшей коже. Я молчу, выдыхаю пар. Кроме нее появляются многие другие, зовут в незнакомый мир, обещают совершить то, чего я никогда не желал.

Демоны плохо чувствуют людскую природу. Я согреваюсь. Приходит старик и смотрит, как я танцую на легком морозе, – с катаной и видениями, сам с собой. С каждым разом получается все проще.

У старика нет особенностей. Просто человек, молодость которого далеко позади, глыба, застывшая на осенней дороге. Он великий учитель, но давно не берет учеников, поэтому приходится совершать невозможное. Иногда кажется, что он мной доволен, но, возможно, я потакаю себе. Делаю взмах, поджимаясь, рисуя тенью, исчезая и появляясь, чтобы порадовать гостя.

– Приветствую тебя, старик.

Он кивает. Я посылаю тень к его высохшим ногам. Не угрожаю, просто показываю, что овладел даже чернильным отпечатком на земле. Перерезать солнечный луч, услышать звон умирающего света, поджечь взглядом падающую листву – все это я умею. Пора. Уже пора, старик! Сейчас – то самое время, звенящее струной бивы, когда ты должен разомкнуть морщинистые губы!

Но он отдает мне рис и снова уходит.

Одного ориентира вполне достаточно. Я никого не знаю в заброшенной деревне, у меня нет желаний, а потому исполнить волю старика стало так важно. Он долго заставлял меня сражаться с тенью, он не заговорил ни в первый год, ни во второй, но чем дольше он молчал, тем сильнее разгоралось упрямство. Каждый раз, когда мне казалось, что я достиг предела и продолжать тренироваться нет смысла, старик только протягивал рисовый шарик и поворачивался спиной, осторожно спускаясь вниз. И всегда был прав.

Я спускался в деревню следом, чтобы починить крышу старого дома, провожал взглядом разрушенный храм, к которому боялись приближаться, и уходящих в поле крестьян, пил подогретое саке, потом поднимался обратно. Когда-то эту деревню сожгли дотла, и она так и не ожила до конца, заполнившись призраками. Наш бой со стариком сулил множество изнурительных дней и ночей, но упорства мне не занимать. Когда-нибудь он устанет давать задания, список не может быть бесконечным.

– Вернись, Йошито, – звала женщина-огонь – но куда ей до терпения старика, и спустя год демоны исчезли.

Когда в очередной раз зацвела сакура, облив розоватой пеной склоны, а я сидел и вдыхал воздух весны, в деревню пришли враги. Меч звякнул, вспомнив о крови, снизу слышался конский топот, ржание, предсмертные стоны. Хижины пожирал огонь, по рисовым полям мчались всадники, пела сталь, пахло войной. Знакомый запах.

Они были везде – черные, стремительные, нахальные и высокие. Сталь чужих мечей также была черной, глаза – как зола. Брызги крови пятнали пустынную прежде дорогу. Все пришло в упадок за пару минут, в то время как я созерцал цветение сакуры.

Увидев меня, они остановились. Против укутанных в темные одежды воинов я выглядел пастухом, но босые ноги крепко стояли на потревоженной земле.

– Кто вы такие? – спросил я.

– Мы – гончие псы войны, – раздался негромкий голос.

Длинноволосый юноша – тонкий и прямой, как трость. Черные волосы пришельца развевались на ветру, словно у обесчещенной женщины. Трудно назвать его счастливым, хотя он только что почти разрушил деревню – по приказу или без. В его действиях нет ни наслаждения, ни усталости от чувства выполненного долга. Я разглядывал его с любопытством, потому что за два года жизни здесь не встречал никого, кто отличался бы от крестьян. Казалось, если я сделаю нужный жест, он спрыгнет с лошади, чтобы поприветствовать меня.

– Здесь не с кем воевать, – пожал плечами я.

– А как же ты? – усмехнулся юноша.

Я достал меч и убил их всех, отделив головы от туловища.

Говорят, злые духи могут воскреснуть, если их убить не по правилам, а эти были как раз из таких. Последним стал вожак стаи: пропуская тени сквозь пальцы, он продержался чуть дольше и невесело шутил, когда умирал. Мне понравилось его поведение, в нем крылось определенное достоинство.

Вот тогда старик и заговорил со мной. Он сказал, что убитого звали Рююске.

Мы недолго были вместе. Старик рассказывал, а я сидел, запоминая звук сухого, словно шелест листьев, голоса. Слова терпко, четко выходили из сморщенных уст, из окна доносился запах горелой соломы. В рассказе о человеке, который убил своего учителя, не было никакого величия, никаких чар, привлекающих упрямых становиться на сторону зла. История звучала буднично и мрачно, от нее веяло затхлостью плохо высушенного белья.

– Как его зовут? – спросил я.

– Не знаю, – покачал головой старик. – Он меняет имена так же просто, как и друзей.

– Где его найти? – снова задал вопрос я, не в силах сдержаться.

– Я знаю, откуда начать, а дальше тебе придется искать самому. Кто-нибудь из его слуг проговорится.

Он наклонился, прошептал название постоялого двора и снова сел, несгибаемый и отстраненный. Снаружи потрескивало пламя. Я кивнул и отправился прочь из деревни, собираясь отплатить за рассказ.

С тех пор прошел месяц, но цель вырывается из пальцев, словно скользкий угорь. Остановившись в захудалой таверне, я запивал весеннюю слякоть саке. Путники, усталые и неразговорчивые, следовали за хозяйкой, от котомок пахло дождем и едой. Бродяги и паломники, странники, невыразительные лица, черточки глаз, промокшие от дождя стрелы, доски для игры, плохо просохшие струны, грязные тарелки, тягучие песни. Никто не подходил ко мне.