Демон пустоты - [20]

Исикава изменился в лице. Его терзала боль, обреченный город не мог ее исцелить. Как не смогли бы исцелить даже сотни обреченных городов с умирающими жителями, торговками, оружейниками, хлебопеками, ювелирами и бродягами, храмами и хижинами, дворцами и постоялыми дворами, с праведниками и грешниками, бывшими победителями и сегодняшними жертвами.

– Я пошел за ним потому, что больше не за кем было идти, – наконец разлепил запекшиеся губы он. – Я ждал, что он позовет меня с собой. Никто не звал. Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь и так.

– Где Киоко?

Исикава открыл изорванный рот и запел, указывая на север. Слова, вываливающиеся из нутра менестреля, были столь же уродливы, как и он сам. Я выдернул из его рук биву и разрубил пополам. Она издохла. Слезы потекли по щекам Исикавы. Он достал свое оружие, но тень уже ползла по ногам певца, обвила грудь, затекла в рот, заставив хрипеть и выплевывать сгустки черной крови. Это конец всех песен, чумной музыкант.

– Где он?

Дождь доедал остатки города.

– Я не скажу, я обещал.

– Кому обещал? – Я чувствовал, как налет улыбки покрывает губы.

Но он, конечно, не ответил.

Северный осенний ветер снова привел за собой холод. Все, к чему мне хотелось прикоснуться, стало ледяным. Во дворе лежала издохшая кобыла. Пыль покрывала стылые полы, перед статуей Будды бурлил синий яд. Никто не жил здесь очень и очень давно, ведь даже проклятым нужно есть и спать. Если Киоко и пряталась здесь, то теперь ушла.

– Он требовал преданности, а сам не был предан никому, – говорили мне в Эдо. – Он мог потребовать несбыточных обещаний, а потом проверял, исполнены ли они. И слуги все выполняли.

Несколько лет не появлялся человек, превративший в руины множество храмов и безобидных деревень ради прихоти, но о нем все еще говорили, все еще произносили шепотом имя, меняющееся от города от городу. Его помнили лучше, чем тех, кто раздавал бесплатный рис.

– Я слышала о тебе.

Маленькая Киоко, с глазами слепыми и синими, как небо, подкралась так тихо, что ее не учуяла даже моя тень. Черно-синий шелк покрывал волосы, крепился к плечам, задрапированным тканью. Говорили, что иероглифы на ее коже нарисовал предатель, и они остались там навсегда. Шею охватывал браслет из сыромятной кожи, зашнурованный под подбородком.

– А я слышал о тебе, – отозвался я, глядя на черную катану в женских руках.

Киоко не умела играть на биве, драться не умела тоже, да и лошади повиновались ей плохо. Глаза-пленки, нестареющий стан – кукла из театра кабуки. Как сестра северного бога, что правила колесницей своего брата, она следовала за предателем и передавала его приказы. Кроме нее, не осталось никого, кто мог бы знать, где скрывается хозяин Рююске и Исикавы. Ветер шевельнул шерсть на одеревеневшей туше лошади, а потом теми же морозными пальцами забрался под шелк, обволакивающий Киоко, тиская молодое тело. Губы изогнулись розовой каплей на белой бумаге.

– Странно, что ты добрался сюда. – Она опустила меч.

– Я ищу предателя, за которого во всех школах боевых искусств назначена самая высокая цена, – поведал я, и улыбка умерла на прозрачном лице Киоко.

Она задрожала, почувствовав у сердца черную пиявку тени. Я мог бы заставить ее сделать все, что мне захочется, – женщины слабы, хотя иногда их верность не знает границ, но хитрая девчонка не оставила мне ни малейшего шанса, отточенным движением вогнав сталь в живот и проглотив рыдание. Если не сможешь удержать тайну, умри. Может, Киоко и не умела воевать, но у нее была хорошая память.

Нет, ты все-таки ошибся, старик. Все держали слово, никто из моих слуг не проговорился.

Я выхожу наружу, смотрю на покрытую мелкими камнями дорогу и достаю катану. Ровно 1098 движений до того, чтобы забыть глаза Киоко и плач бивы. Взмах, еще, вбок, вниз… 1098 шагов на морозе, щиплющем продубленную дождями и войнами кожу. Вряд ли после того, как закончится тренировка, я вспомню их голоса.

Это нетрудно для человека, убившего своего учителя.

2009 год

ДЬЯВОЛ ПРИШЕЛ ВО ВТОРНИК

Не понимаю я этот ажиотаж вокруг смерти ради любви.

«Я умру за тебя!» – говорит один. «Я пожертвую собой ради возлюбленного!» – кричит другая. А романтические песни послушайте – там же сплошные издевательства и самоуничижение! Каждая любовная песня – то о преследовании, то о ревности, то об убийстве во славу, то о принадлежности другому, то о собственной ничтожности и жизни, швыряемой к чужим ногам. Странные это песни, переполненные истериками и больными привязанностями, которые оставляют лишь опустошение, но люди превозносят безумие и зависимость и считают их прекрасными.

Мне-то это на руку, но народ мог бы за прошедшие столетия и призадуматься. Священники пытаются их образумить, рассказывая что-то о спокойной и светлой любви к ближнему, но кто слушает этих бедолаг?

Любовь и смерть, смерть и любовь. Почему-то люди связали их в пару, хотя логики тут никакой. Превозносят соперничество и стремление поделить человека, будто он вещь какая. Думаете, дуэлянты размышляют, каково будет их пассии, когда она найдет два холодных тела на поле? Да черта с два. Никому из этих «влюбленных» не интересно мнение девчонки, когда в венах бурлит лишняя энергия. Это просто красивая вывеска, удобный повод, чтобы подраться.