Демон абсолюта - [70]
25 [марта 1918 года] президент Вильсон официально поставил свое предложение на конференцию, и оно было принято.
Этим вечером Фейсал впервые выпил шампанского…[505]
Комиссия должна была констатировать волю Сирии к своей независимости и единству, которые Клуб собирался провозгласить таким образом, чтобы не могло остаться никакой двусмысленности. Но прежде всего ей было поручено определить ту державу, которую сирийцы наиболее охотно примут как мандатария. Понятие «мандат» было тогда очень расплывчатым[506], и его переводили то как «сотрудничество», то как «покровительство», то как «протекторат».
С тех пор, как Ллойд-Джордж ответил Клемансо, что у Великобритании нет интересов в Сирии[507], Фейсал почти не ожидал больше английского мандата. Теперь он тем больше ненавидел Францию, потому что больше ее опасался. Он упрекал ее, не без причин, за армянских добровольцев, за постыдную оккупацию; но он прекратил заявлять, что Сирия больше помогала изнуренной Франции, чем та помогала Сирии. Его начальник штаба, Нури Саид, утверждал в Каире, что французские офицеры просили милостыню на улицах Парижа, но Фейсал, который ходил по улицам Парижа, встречал на них мало офицеров; и он знал, что французскую армию ни в коей мере не представляют неряшливые зуавы[508] Бейрута.
Понятно, что Франция выставляла себя защитницей христиан Леванта и не могла поставить там этого мусульманского принца, потомка Пророка; тем более она не собиралась считать, что лишает его исторической столицы во имя соглашения, по которому с ним советовались не больше, чем с Францией — по английской декларации с Семью Сирийцами в Каире. То, что придавало силу позиции Набережной Орсэ, было особенно для него невыносимо: «Зачем упрекать нас в оккупации Ливана, если она не так сурова, как оккупация Англией Месопотамии, и ни в чем не упрекать Англию? Зачем так упорно претендовать на христианский Бейрут, и так слабо — на Багдад, столицу халифов? Так энергично поддерживать арабское движение в ливанских пригородах и безропотно позволять вешать своих друзей в Ираке?»[509]
Самым эффективным средством выгнать французов, казалось ему, было добиться американского мандата. Из двух мандатов множество сирийских мусульман выбрали бы его; Соединенные Штаты были самой богатой страной в Мире, а Франция, как считалось, лежала в руинах. Соединенные Штаты были далеко, их вряд ли можно было заподозрить в колониальных амбициях, и сирийцы, обосновавшиеся в Америке, любили ее. Лоуренс был убежден, что под мандатом Франция не могла подразумевать ничего, кроме «протектората», когда была вынуждена изменить статус своих североафриканских колоний[510]; тогда как Соединенные Штаты придавали этому слову такое значение, какое им было удобнее придавать. Наилучшим мандатарием был самый равнодушный и самый удаленный. Наконец — и главное — Франция не приобретала, даже не требовала, мандата на Средиземноморье вдоль Евфрата, и отдать Франции Дамаск — значило отдать Иерусалим и Багдад Англии, разделить великую Сирию.
Тогда как, если можно было надеяться на то, что мандат доверят Соединенным Штатам, они обладали бы им одновременно в Леванте и на Среднем Востоке. И множество влиятельных сирийцев было готово поддержать мандат, который, за отсутствием независимости, обеспечивал хотя бы единство.
Фейсал нанес визит информатору президента Вильсона, полковнику Хаусу[511]. Лоуренс был переводчиком.
— Я послан моим народом, чтобы встретиться с различными нациями Европы и выбрать среди них мандатария, которого мы предпочтем. Мне очень нравятся англичане…
Лоуренс заметил, что мандат на Сирию не может быть принят Англией, иначе Франция обвинит ее в лицемерии.
— Я узнал американцев, — продолжал эмир. — Мне известно о конфликте, который возник между Францией и Англией по поводу Сирии: как смотрят Соединенные Штаты на то, чтобы принять американский мандат на эти земли?
— Это очень сомнительно, — ответил полковник Хаус.
— Могу вас уверить, что арабы скорее умрут, чем примут французский мандат…[512]
В таких беседах Фейсал терял свою главную силу в глазах союзников. Любой, кто собирается обсуждать способ своего рабства, тот уже становится рабом.
Алленби из Дамаска настаивал на возвращении эмира, «чтобы усмирить экстремистов»…[513]
Пока что Клуб встречал расположение своего штаба. Но в Алеппо массовая манифестация закончилась резней армян[514]. Потом в мечети Омейядов мусульман убеждали массово записаться в шерифскую армию, чтобы с оружием в руках защищать страну от иностранной оккупации. Публично продавались ружья. С конца января сэр Марк Сайкс в Дамаске слышал в официальных речах, что арабы не потерпят английского вмешательства ни в Иерусалиме, ни в Багдаде, и что они могут лишь принять британских советников. Клуб не обладал ни тонкостью Фейсала, ни его осторожностью. Он с большей решительностью хотел более строгой независимости. В Дамаске 25 марта ждали второй манифестации, которая, несомненно, закончилась бы, как в Алеппо. Учитывая поведение английских властей, Риза-паша должен был сделать так, чтобы она была иной.
