Демон абсолюта - [138]

Пожалуйста, не смейтесь над этим наброском моих планов. То, что я хотел или пытался делать, всегда более или менее удавалось, за исключением попыток писать; там, несмотря на все хорошее, что вы сказали о моих книгах, я уверен в провале. Возможно, это не полный провал. Я объясняю различие между вашими и моими суждениями о том, как я пишу, тем, что я знаю стандарт, к которому стремился, а вы удивляетесь, что «человек действия» вообще способен писать. Относительный провал, давайте скажем так. Моя цель, возможно, была слишком высокой для каждого; она оказалась слишком высокой для меня. Но, по-моему, просто «слишком высокой», а не «нескромно высокой». Я не думаю, что бывают цели и предметы скромные или нескромные; только возможные или невозможные. Сейчас больше десяти часов, для нас прошла уже половина вечера, так что я должен перестать долбить по клавишам. Ужасно трудно написать разумное письмо на пишущей машинке, по крайней мере для меня: поэтому я прошу прощения, если местами оно такое сырое. И простите также беспокойство, которое [имя пропущено] причиняет вам, если причиняет. Видно, я не могу никому отказать в возможности сделать на мне деньги, которых сам я на себе не сделаю. Скучно это все. Я отдал бы это, как герцогский титул, любому, кто принял бы его. Всегда ваш, Т.Э.Ш.

Я не ответил на вашу последнюю строчку: «Какова на самом деле ваша игра?» Разве вы никогда не делаете чего-то, потому что знаете, что должны? Не желая и не смея слишком подробно спрашивать себя, почему? Я просто не могу иначе. Видите ли, я внутри весь разбит: и я не хочу выглядеть преуспевающим или быть преуспевающим, зная об этом. А на простом уровне, среди других ребят в ВВС, я чувствую себя в безопасности: и иногда забываю, что когда-либо отличался от них. Время идет, и это военное и послевоенное время становится для меня все менее и менее вероятным. Если бы я был таким завершенным, как говорят, то, конечно же, не был бы сейчас рядовым? Только, пожалуйста, не считайте это игрой лишь потому, что я смеюсь над собой и над всеми остальными. Это ирландская черта или попытка сохранить рассудок? Было бы так легко и так удобно забросить этот рассудок и пасть во тьму: но этого не может случиться, пока я работаю и встречаю простосердечных людей весь день напролет. Однако если вы этого не поймете, я не смогу это объяснить. Вы могли бы написать недурную пьесу, в которой полная комната Сидни Уэббов и Кокереллов задавала бы мне вопрос «почему».[981]

Он просил о зачислении в действующие войска все пять последних лет после своего зачисления, в то время как его назначали в запас. Шли месяцы, продолжалось афганское восстание. Лоуренс переводил. «С моей точки зрения, «Одиссея» — поэма ироикомическая, что-то вроде селфриджевской эпопеи.[982] Она ужасно хорошо написана: умна, как шесть чертей, и очень трудна для переложения на ясный английский язык. Но великолепна. Хотел бы я написать «Одиссею», а не «Семь столпов». Знаете, переводить «Семь столпов» будет непросто! Наша горная цепь на четверть мили покрыта снегом, но у нас здесь тонны дров, и у меня есть камин, в моем личном пользовании, в бюро, где я занимаюсь всем, разве что не сплю. Жизнь прекрасна».[983]

Так прошло рождество.[984] За снегами Памира, где, по легенде, умирают от холода демоны, изгнанные из Индии, руководитель народного восстания, Бача-и Сакао[985], объединил племена, долгими месяцами работавшие на духовенство, и собирался взять Кабул, откуда король Аманулла бежал в Индию. Тренчард предоставил Лоуренсу право провести пять лет в запасе действующей королевской авиации, разумеется, в Англии. Его жизнь была обеспечена до 1935 года. Он созерцал снега, переводил, читал и грелся. 7 января [1929 года] комендант Мираншаха получил приказ в кратчайший срок отправить рядового Шоу на самолете в Лахор. Тот приземлился, удивленный, среди несравненных декораций мусульманской Индии, с персидскими садами и могилой Джиган-Гира[986] в первом розовом дворе, окруженной цветами, и с полосатыми белками во втором дворе, цвета пустыни, с тенями стервятников, сидевших на ветвях, развернутых куполом над безлюдными песками… Он покинул снега Центральной Азии и не знал до сих пор, что Синд, серый и бледный, больше напоминает страны Персидского залива, чем Индию. На следующий день он был направлен в Карачи. Там два вышестоящих офицера королевской авиации ждали его. Он должен был послезавтра отправиться в Англию.

Начиная с 23 июля [1928 года] «Нью-Йорк Уорлд» напечатал статью под названием «Таинственная миссия полковника Лоуренса», которая заявляла о том, что он исчез в Пешаваре, замаскированный под шейха; прошел Персию, подписал с Риза-ханом новое соглашение, пересек Аравию и выехал из Йемена в Италию. «Вся британская политика зависит от этого аравийского буревестника…»[987] Статья была представлена министру английской авиации и опровергнута его утверждением, что вся эта информация — чистый роман. Но 5 декабря «Дэйли Ньюс» оповещают, что Лоуренс выучил пушту[988], «с возможным намерением обосноваться в Афганистане»[989] (несомненно, перевод «Одиссеи» имел некоторое отношение к этой информации…) Затем Бача-и Сакао взял Кабул. Как могла поверить пресса, что правительство Индии не имеет отношение к восстанию, поднявшемуся после бегства короля, поставленного Москвой? Как могла она не увидеть в Лоуренсе его агента, когда Лоуренс находился на афганской границе? Его враждебность к правительству Индии была не так известна, как его таланты в организации восстаний… Теперь это были не утки, изобретаемые какими-то хитрыми журналистами; это были выдумки, спонтанно порождаемые коллективным воображением — такие же, как те, которым легенда Лоуренса была обязана своим развитием. 5 января