Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия - [18]

— Но что лучше всего для общественного блага?

— Это вам виднее, — сказала Маделина. — Мне ясно одно: если вы поддадитесь личным чувствам, то совершите ошибку еще большую, чем президент. А теперь мне пора идти: у меня еще тьма визитов. В следующий раз, мистер Рэтклиф, уж будьте верны вашему слову.

Когда они встретились в следующий раз, Рэтклиф зачитал ей абзац из своего ответа мистеру Граймзу из Норт-Бенда.

«Каждый, кто стоит во главе партии, — писал Рэтклиф, — неизбежно подвергается нападкам и совершает ошибки. Я — в чем совершенно прав президент — не являюсь исключением из общего правила. Полагая, что только великие партии добиваются великих результатов, я неизменно жертвовал своей личной позицией, если она не встречала всеобщего одобрения. Этого принципа я буду держаться и впредь. Поэтому президент может с полной уверенностью рассчитывать на мою бескорыстную поддержку любых начинаний моей партии, даже если они будут предприняты без моего ведома».

Миссис Ли слушала очень внимательно.

— И вы ни разу не отказались идти вместе с партией? — спросила она.

— Ни разу, — твердо сказал он.

— Значит, для вас нет ничего дороже верности партии? — И она устремила на него задумчивый взгляд.

— Ничего, кроме верности нашей стране, — прозвучал ответ еще тверже.

ГЛАВА V

Для молодой очаровательной женщины привязать к своему шлейфу видного государственного деятеля и водить его за собой, как ручного медведя, не в пример увлекательнее, чем навязывать ему себя и ходить у него на поводу, словно индейская скво. Таково было первое важное политическое открытие, которое сделала в Вашингтоне Маделина, и оно оказалось ценнее, чем вся немецкая философия, доселе ею проштудированная, вместе с полным изданием трудов Герберта Спенсера в придачу. Не могло быть сомнений, что честь и звания, полученные за служение на общественном поприще, при зрелом размышлении не стоили потраченных усилий. Маделина поставила себе за правило ежедневно читать, в порядке очередности, жизнеописания и письма американских президентов и их жен — тех, следы существования которых ей удавалось обнаружить. Какое грустное зрелище ей представилось, начиная от жизни Джорджа Вашингтона и кончая последним избранником на этот пост! Сколько дрязг, сколько разочарований, какие непростительные ошибки, какие дурные нравы! Ни один из них — людей, стремившихся к высоким целям, — не избежал противодействия, поражений и, как водится, оскорблений. Каким мраком веяло от черт таких признанных предводителей, как Калхун, Клей и Уэбстер, какие различные варианты поражения и неудовлетворенных желаний они собой представляли, какое сознание собственного величия и сенаторской гордыни, какую жажду лести, какое отчаяние от приговора судьбы! А чего все они, в конце концов, достигли?

Все они были деятелями сугубо практическими. Им не приходилось решать великих философских проблем или даже вопросов, выходивших за рамки норм повседневной морали и текущих обязанностей. Но как все они старались напустить побольше туману! Как изощрялись в возведении помпезных строений, которые только заслоняли горизонт! Может быть, Америке было бы лучше без них? Да уж хуже быть не могло! Есть ли на свете бездна глубже той, что открылась под ногами нации, — бездна, к краю которой они ее подвели?

Одна история повторяла другую, и от их однообразия у Маделины устала голова. Она поделилась своими мыслями с Рэтклифом, и он откровенно признался, что удовольствие, доставляемое политикой, — в обладании властью. Он согласен: Америка вполне обошлась бы и без него. «Но здесь я стою, — заявил он, — и буду стоять[15]». Пустое морализирование вызывало у него мало сочувствия, а всяческие утопии в политике — лишь должное в государственном деятеле презрение. Да, он любит власть и хочет быть президентом. Вот и все.

Порою трагическая, порою комическая сторона брала верх в уме Маделины, а порою она не знала, плакать ли ей или смеяться. Вашингтон, как ни один другой город в мире, изобиловал наивно-нелепыми проявлениями человеческой натуры; несуразными бедолагами — мужчинами и женщинами, — над которыми жестоко смеяться и смешно плакать. К счастью, респектабельная публика редко сталкивается с тяжелыми случаями; лишь малосущественные социальные происшествия попадаются ей на глаза. Однажды миссис Ли отправилась на вечерний прием в Белом доме — первый, который давал президент. Сибилла наотрез отказалась толкаться среди толпы, а Каррингтон деликатно объяснил, что, увы, еще недостаточно «реконструировался» и не чувствует себя вправе явиться пред светлые очи президента. Миссис Ли согласилась взять в спутники мистера Френча и, перейдя в его сопровождении через Лафайет-сквер, присоединилась к людскому потоку, вливавшемуся в двери Белого дома. Заняв место в конце длинного хвоста, они наконец удостоились войти в зал для приемов, где очутились перед двумя манекенами, то ли из дерева, то ли из воска, почти не проявлявшими признаков жизни. То были президент и его супруга, застывшие у дверей в напряженной и неловкой позе; на их лицах не значилось даже следа мысли, зато механическим движением заводных кукол оба протягивали правую руку веренице посетителей. Миссис Ли чуть было не рассмеялась, но смех замер у нее на губах. Президент и его жена явно не видели в этой процедуре причины для смеха. Они стояли у дверей, два автомата — представители общества, дефилировавшего перед ними. Маделина взяла Френча под руку.