Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия - [19]

— Отведите меня куда-нибудь, — попросила она, — откуда можно наблюдать этот спектакль. Вот сюда! В этот угол! Нет, мне и в голову не могло прийти, как это дико выглядит!

Френч, решив, что она имеет в виду нелепый вид мужчин и женщин, набившихся в гостиные, поспешил отпустить несколько — применительно к собственному тонкому пониманию юмора — топорных острот насчет проходивших мимо. Однако миссис Ли не была расположена поддерживать его усилия и даже слушать его бонмо. Она тотчас его прервала.

— Благодарю вас, мистер Френч. Теперь ступайте. Мне хочется побыть одной. Придите за мной, пожалуйста, через полчаса.

Она осталась там и стояла, не отрывая глаз от президента и его жены, пожимавших и пожимавших руки бесконечно движущемуся людскому потоку.

Какое странное это было зрелище и каким гнетущим был образ, запечатлевавшийся в ее сердце! Какое жестокое предостережение честолюбцам! И никто во всей толпе, кроме нее одной, не сознавал карикатурности этого парада. Для них он был надлежащей частью в обязанностях президента, и ничего смешного в этом не было. Они видели в нем демократический обряд — в этом шутовском обезьянничании монархических ритуалов! Мертвенная скука, царившая в залах, казалась им такой же естественной и непреложной, как церемонии в Эскуриале придворным Филиппов и Карлов[16]. Но на Маделину это зрелище производило впечатление ночного кошмара, видений курильщика опиума. Внезапно ее пронзила мысль: а что, если американское общество пришло к своему концу? Вот оно — воплощение и мечта одновременно! И миссис Ли содрогнулась в душе.

— Именно так! Наконец я достигла цели! В недалеком будущем мы все превратимся в восковые фигуры, а наша речь — в попискивание заводных кукол. Мы будем кружить и кружить по свету и пожимать друг другу руки. Никто ни к чему не будет стремиться ни в этом мире, ни в том. Нет, это хуже, чем любые муки Дантова «Ада». Какая ужасная картина вечности!

Внезапно, словно сквозь дымку, перед ней возникло печальное лицо лорда Ская. Он пробирался к ней, и его голос вернул ее к действительности.

— Ну как вам нравится такого рода увеселение? — спросил он в своей уклончивой манере.

— Наши увеселения оставляют грустное впечатление — они вполне под стать духу нашего народа, — отозвалась она. — Тем не менее мне, право, здесь интересно.

Минуту-другую они стояли молча, наблюдая медленно змеившийся танец Демократии.

— Как вы думаете, — вдруг сказал лорд Скай, — кто этот человек — вон тот длинный, тощий с дамой по каждую руку?

— Вот тот? — спросила она. — Ну, наверное, чиновник из какого-нибудь вашингтонского департамента или член конгресса, скажем, от Айовы с женой и свояченицей. Их вид коробит ваши аристократические чувства?

Он бросил на нее взгляд, полный шутливого смирения:

— Вы хотите сказать, эти дамы одной масти с вдовствующими графинями? Совершенно справедливо. Да и мой аристократический дух уже не тот, миссис Ли. Я даже готов, если прикажете, пригласить их на обед — при условии, что и вы на него придете и займетесь ими. Правда, последний раз, когда я пригласил к обеду некоего члена конгресса, он ответил запиской, нацарапанной карандашом на моем же конверте, сообщая, что приведет с собой двоих друзей, очень респектабельных джентльменов — избирателей из города Йеху[17] или другого ему подобного, — природных аристократов, как писал он.

— Надеюсь, вы их приняли?

— Разумеется. Как не познакомиться с двумя природными аристократами. К тому же они могли оказаться более приятными сотрапезниками, чем их представитель. Они не преминули прийти — очень респектабельные джентльмены, один в голубом галстуке, другой в красном, у каждого торчало по бриллиантовой булавке в рубашке и волосы приглажены волосок к волоску. За обедом они молчали, ели мало, пили и того меньше и вели себя благовоспитаннее, чем я. Прощаясь, оба в один голос предлагали мне свое гостеприимство, когда я приеду в Йеху.

— У вас не будет недостатка в гостях, если вы будете продолжать в том же роде.

— Не уверен. Сдается мне, их сверхучтивость — просто от неотесанности. Они не знали, как себя держать, вот и старались выглядеть скромно. Единственная беда — я ничего не мог выудить из них. Интересно, пригласи я их жен, с ними было бы так же скучно?

— А как было бы в Англии, лорд Скай?

Он взглянул на нее с высоты своего роста из-под полуопущенных век.

— Вы знакомы с моими соотечественницами? — сказал он, по-английски чуть растягивая слова.

— Отнюдь. Я почти совсем их не знаю.

— Тогда перейдем к предмету не столь серьезному.

— Охотно. Я все жду, что вы поделитесь со мной, почему у вас такой печальный вид.

— Вы спрашиваете об этом из дружеских чувств, миссис Ли? У меня и впрямь печальный вид?

— Невыразимо печальный. И меня гложет любопытство: почему?

Британский посланник флегматично обвел глазами зал, остановив долгий взгляд на президенте с женой, все еще механически пожимавших чужие руки, и вновь, обернувшись к Маделине, посмотрел ей прямо в лицо, но ничего не сказал.

— Мне нужно знать ответ на эту загадку, — настаивала она. — Меня этот вопрос просто душит. Почему мне не грустно, если я вижу тех же людей, когда они заняты делом или предаются веселью — коль скоро они на это способны? В церкви или лекционном зале? Почему здесь они производят на меня впечатление каких-то жутких фантомов?