Демобилизация - [35]

Через неделю или меньше снова заявляется тот же чудак и орет: «Кто хочет учиться на младших лейтенантов-связистов, подавайте заявление». Словом, туда, на восток, на девятимесячные курсы. Где-то возле Волги одно малоинтересное училище. Я думал опять сказать: «дураков нет», но у нас двое ребят тут же согласились. Или жара их допекла, или не хотели в колхоз возвращаться, один агрономом был, другой — механизатором.

А тут уже и жара поутихла, холодно даже стало — всё время есть хотелось. Многие полки к себе в города смылись, только один наш да штаб дивизии оставались, — и снова прибежал тот же самый старший лейтенант, теперь уже в хромачах, и предложил: «Кто хочет учиться на лейтенантов-радиолокационников, подавайте заявление на годичные курсы в училище под Ленинградом»… Ну, и тут мне в башку стукнуло. «Когда, спрашиваю, начало?» — «Месяца через два…» И я соображаю, что ехать туда через Москву. И прямо в окопчике пишу это самое ходатайство — рапорт. Глаза, думаю, у меня минус три. Съезжу туда, в Москве покантуюсь… Курчев на минуту осекся, потому что ему не хотелось рассказывать, зачем он хотел задержаться в Москве. — Покантуюсь… А под Питером разберутся, что у меня зрение никуда — и назад бортанут. Туда-сюда, глядишь, месяц долой. В армии — самое милое дело кататься. Ни подъема тебе, ни физзарядки, ни нарядов на кухню…

— Плохо в армии? — сочувственно спросила Инга.

— Тоска. Кто сидел, говорят, похоже на лагерь, только дисциплины больше.

— А как же близорукость? — спросила Инга.

— Никак. Медицинской комиссии не было. Сказали, раз для солдата годишься, так и для техника сойдешь. В общем, вот и ношу шкуру… — хлопнул себя по серебряному, изрядно потемневшему погону.

— Да, не слишком у вас складывалось серьезно. Импульсивно скорей… А пишете вы все равно хорошо.

— Ну, нет, — смутился он. — Вы лучше о себе расскажите, а то я весь вечер собой занял.

— У меня ничего удивительного. Поздно уже. Идти надо, — снова зябко повела плечами и улыбнулась официанту. Он сидел за соседним пустым столиком и тут же подошел. Курчев расплатился. Вышло довольно дешево, что-то меньше шестидесяти рублей.

22

За время ресторанного сидения мороз усилился и ветер стал резче. Но отогревшемуся лейтенанту мороз и ветер пока не мешали. Он даже не опустил ушей. Впрочем, до переулка, где жила аспирантка, было рукой подать. Они молча прошли под железнодорожным мостом мимо похожей на отрезанную половину гигантского костела высотной гостиницы и вышли на темную Домниковку. Разговор как-то сам собой оборвался в гардеробе ресторана и начинать его на холоду было не с руки, тем более, что теперь он уже все равно не долго бы длился. Но молчать тоже было неловко, хотя эта неловкость как раз и говорила о какой-то связи, пусть самой дальней и самой непрочной, а все-таки существующей, реальной. Два человека, ничего не зная друг о друге, случайно столкнулись в чужом доме, разговорились, даже выпили легкого красного вина, и теперь идут по спящей замерзшей Москве — и идти им осталось не больше трехсот шагов.

Аспирантка была для Курчева сплошной загадкой, и он даже не пытался расспрашивать ее о муже. Она свалилась в конце сумасшедшего дня, когда лейтенант зверски устал и голова почти не соображала. Кроме того, из расспросов никогда ничего не узнаешь. Это Борис знал по опыту. Лучше всего раскрыть себя в разговоре и тогда собеседник не удержится и сам начнет распахиваться. Но в ресторане от голода, заморевности, неудачи с рефератом и кучи дневных, еще армейских, неприятностей Борис слегка ошалел и, проворонив момент встречной исповеди, чересчур рьяно начал выдавать на-гора свою биографию. Он словно забыл, что через стол сидела женщина. Замужняя женщина, которая отчего-то, от жалости к нему или от своей тоски, съела с ним за компанию бифштекс с луком и выпила за его удачу. Тогда он о ней не думал как о реальной женщине. Но теперь, на холоду, оттого, что скоро надо было с ней распрощаться, он понял, что это пусть и чужая, но совершенно необыкновенная женщина, и вот он сейчас ее проводит — и всё… Больше ее не будет, а он пойдет через лес и поле один. И тогда ему стало не по себе.

— Инга… — не выдержал он. И тут она схватила его под руку, вжалась в него плечом, словно скрывалась от кого-то, и прошептала:

— Тише…

Они как раз должны были свернуть в ее переулок, но женщина, прячась за широким боком лейтенанта, потянула его дальше, через дорогу по затемненной Домниковке.

— Муж, что ли? — не вытерпел Курчев, близоруко разглядывая спускающуюся по переулку тощую невысокую фигуру в осеннем пальто и меховой ушанке.

— Нет. Потом, потом… — не пряча смеха, шептала Инга и быстро тащила Бориса дальше по улице.

На следующем углу торчало полуготическое здание из красноватого кирпича. «Монастырь, — подумал лейтенант. — Отсюда, наверно, и Домниковка.» Они свернули в переулок. Он тоже поднимался горбом, как предыдущий, по которому спускался худощавый человек в ушанке.

— Приятель, — сказала Инга, когда с Домниковки их уже нельзя было увидеть. — Очень милый человек. Но… — оборвала она фразу и улыбка по-прежнему не сходила с ее лица.