Демобилизация - [33]

— Слушайте, — вдруг вовсе расхрабрился, — а машинку не возьмете?

— Тоже туда отнести? — усмехнулась девушка.

— Да нет. Просто у себя дома оставьте. Мне ее сейчас деть некуда. Я мачехе вез. Печатайте сколько хотите…

— А вы в камеру хранения сдайте, — удивилась своей находчивости аспирантка.

— Я уж думал, — покраснел лейтенант. — Но там только пять суток держат, а у меня неделя ареста и еще, наверняка, добавят, — объяснил, смешавшись, боясь, что аспирантка подумает, будто он с помощью «малявки» пытается упрочить знакомство. — Мне раньше чем через двадцать дней не вырваться.

— Да нет, пожалуйста, — уступая напору, сдалась девушка. — Только тогда телефон запишите. Но я редко бываю дома.

— Мне не к спеху. В полку она мне ни к чему.

— А вдруг передумаете и другой реферат напишете?

— Нет, — покачал головой и тут же поезд остановился на станции «Комсомольская».

21

Запахи позднего пустого метро — резкие запахи подтаявшего снега, влажного сукна, мокрого меха и сырой кожи — были последними для лейтенанта запахами города и до одури кружили голову.

— Все-таки как-то неловко, — вздохнул, подымаясь рядом с девушкой по желтой от снега и опилок лестнице.

— Ну, как хотите… — пожала плечами аспирантка.

Он посмотрел в ее лицо, охваченное темно-алым башлыком. Черты были правильными и ресницы длинными, почти как у Вальки Карпенко, но вся она была другая, и лейтенант ее слегка пугался.

— Я всегда считала, что военные — народ решительный, — улыбнулась девушка.

— Да какой я военный, — сказал Курчев. — Но все равно я очень благодарен вам… И за письмо, и за машинку. А то мне ее хоть прямо в урну кидай.

— А я думала, вы ее жалеете…

— Вообще-то жутко жалею. Но сегодня я, как Епиходов… Двадцать два несчастья.

Они поднимались по недлинному эскалатору.

— Записывайте телефон и давайте ваше сокровище, — сказала девушка.

— Я провожу…

— Зачем? Вы торопитесь, а она вовсе не тяжелая. Мне ведь близко.

— Раз с машинкой в порядке, то не тороплюсь. Мне бы только одну минуту — узнать, когда последний паровик, — заторопился он. — Или вы очень спешите?

— Нет. Мне близко, — повторила девушка. Она прошла с ним вдоль вокзального здания, мимо камер хранения и залов для транзитников.

— До… — буркнул он в слепое сонное окошечко пригородной кассы и тотчас обернулся к девушке.

— Там живете? — вежливо спросила она. — Или это военная тайна?

— От этой военной тайны еще восемнадцать километров и всё пешком.

— Ого, — откликнулась девушка. — А вы еще не хотите в аспирантуру.

— Рад бы, да грехи…

— Какие там грехи?! У вас отличная работа. Я даже хотела у вас попросить экземпляр для мужа.

— Вы замужем?! — вдруг обрадовался Борис.

— Что — не похоже?!

— Да нет. Чудно… Нет, извините…

— Вас словно это радует, — сказала Инга.

— Ага, — засмеялся он, как человек, разом потерявший страх. — Правда, не торопитесь? — спросил теперь уже совершенно свободно и спокойно. — А то я с полдня не ел. Может, посидим? — кивнул на длинное здание вокзала. — Или это неудобно?

— Нет, — снова зябковато пожала плечами. Курчев заметил, что этим движением она как бы себя подбадривает. — Удобно. Просто мне трудно следить за переменами вашего настроения.

— Это от смущения, — улыбнулся он. — Тогда пошли. А то меня сегодня подвергли остракизму и я почти не запитывался.

Теперь ему было с ней легко, почти так же, как с Гришкой Новосельновым или с Федькой. Не надо было искать слов. Они сами весело выскакивали, как патроны из автоматного рожка, когда разряжаешь магазин, и звонко раскатывались по квадратному столику между тарелок и фужеров. В безвкусном грязноватом заставленном пыльными пальмами ресторане для транзитников было пусто и тускловато, и Курчев, не стыдясь своего мятого засаленного кителя и огромных сапог, сидел напротив девушки так же непринужденно, как у себя в проходной комнате финского домика. Официант работал споро, заказывать было почти не из чего — и теперь в ожидании бифштексов с луком они ели холодную рыбу, запивая красным вином.

— Выбирайте вы. Я не голодна, — сказала Инга и возвратила Курчеву меню, и только теперь, заказав еду и вино, он вспомнил, что к рыбе положено белое.

— Извините, у нас полтораста с прицепом пьют. Это я от Сеничкиных кое-чего поднабрался, — засмеялся Борис. — А Теккерёя (он сделал ударение на предпоследнем слоге), если честно сказать, я не читал.

— Прочтите. Он ничего. Должен вам понравиться.

— Конечно, понравится. Не сопливый?

— Нет, это Диккенс.

— Я сопливых не люблю. Я больше по насморку, — попытался сострить Борис. Ему хотелось теперь, чтобы женщина еще что-нибудь сказала о его реферате.

— Я мужу покажу и еще одному приятелю, — сказала она, словно знала его мысли. — Они понимают. Много прочесть успели.

— А я мало… — весело вздохнул Борис. — В институте так трали-вали… Да и институт у меня, простите, бабский был.

— Педагогический?

— Угу. Четыре года коту под хвост. Даже теперь не помню, на что ушли… Все, что прочитал стоящего, — это Толстого и вокруг.

— Разве стоящее?

— По мне — еще как! Логика железная.

— А по-моему, злобный старик, — усмехнулась Инга. — Ханжа. Я где-то читала, что его теорию непротивления мог бы выдумать Наполеон на Святой Елене.