Демобилизация - [31]

— За перила держитесь! Темнота… — крикнул, обгоняя девушку, лейтенант. Проклятые сапоги по-милицейски стучали подковами… Дверь наверху захлопнулась. — Где тут чортов свет? — снова крикнул Курчев.

— Ничего, я вижу, — ответила сверху Инга.

В окна лестничной клетки пробивалось два фонаря со сквера, но все равно в подъезде было жутковато. Лейтенанту хотелось скорей выскочить на мороз, да и вообще надо было торопиться, чтобы Лизавета не успела лечь.

— Вам на какое метро? — крикнул вверх. Молчать было так же неловко, как бежать впереди.

— К вокзалам. Возле Домниковки.

— Соседи, — осмелел лейтенант, распахивая двери парадного. Мороз убавился или после тепла не так ощущался. Ветра в закутке тоже не было. Два фонаря над сквером почти не раскачивались.

— Мне на Переяславку, — быстро, как пули, сажал он слова. — Сейчас на стоянке словим…

— Зачем? Вон же автобус.

Действительно, по тихой черно-белой бесшумной улице, желто оплывая стеклами, плыл медленный, как рок, автобус. Курчев удивился его величественности. Он был точно таким, как тот, что шел по загородной магистрали, но загородный выглядел проще и подходил к остановке весь замерзший, как бы извиняясь за опоздание. А этот плыл, словно по собственной прихоти, словно он не для пассажиров, а так, сам по себе, изначальный и вечный, как время.

— До библиотеки, — сказала Инга и остановилась в проходе, ожидая, пока лейтенант, позвякивая мелочью, расплатится с кондукторшей. Пожилая сонная женщина оторвала длинную узкую полоску от бумажного ролика. После Арбатской площади тариф увеличивался вдвое. Пальцы у кондукторши, сморщенные, черные, словно она всю жизнь только чистила картошку, сиротливо выглядывали из нарочно обрезанной на два сустава перчатки.

В автобусе никого не было. Инга придвинулась к окну, зябко повела плечами и улыбнулась, как бы объясняя лейтенанту, что устала в том министерском доме и здесь, в пустом позднем автобусе, ей куда проще и уютней. Лейтенант сел рядом на самый краешек сидения. Лицо у него было мрачноватым, словно тоже старалось соблюсти дистанцию. Аспирантка ему нравилась, но он злился на доцента и выслушивать любовную исповедь Лёшкиной знакомой ему не хотелось. Но Инга молчала и только улыбалась. Нахмуренное лицо странного офицера все-таки не могло убить радости от того, что неприятный вынужденный визит, наконец, окончен, и можно расслабиться, быть самой собой, сидеть, как хочешь, улыбаться, даже напевать про себя какую-нибудь чушь. Ей жаль было этого нескладеныша-лейтенанта в узкой тесной шинели и в огромных сапогах и, преодолев обычную застенчивость, она сказала тихо и добросердечно:

— В одном ваш кузен прав — в аспирантуру с таким рефератом не примут.

— А ну его, — лейтенант оторвал руку от переднего поручня и с трудом удержался на месте. Автобус делал разворот на Арбатской. К кому относилась реплика — к реферату или к доценту — так и осталось неясным.

— Жаль, — сказала аспирантка. Ей было по-прежнему смешно, но говорила она благожелательно. — Очень интересная работа. Главное, минимум жвачки.

— Вы, что? Всерьез? — сощурился Борис.

— Угу, — кивнула девушка.

— Реферат — туфта, — отрезал коротко. Не хотелось покупаться на мнимую доброту. Он уже представил себе, как завтра, сидя за каким-нибудь угловым укромным столиком окраинного ресторана, аспирантка будет корить Алешку за слишком строгий разнос реферата и потом, милостиво простив любовника, расскажет, как пыталась утешить нелепого военного.

«Ну вас всех к лешему, — решил Борис. — Кто там кого осилит — Марьяна вас или вы Марьяну, — мне все равно. И плевать я хотел на всех вас, Сеничкиных, и на вашу подачку в три тысячи гульденов.»

Правда, девушка была очень хороша. Впрочем, это-то и раздражало, а ему с ней еще после автобуса предстояло ехать шесть остановок в метро.

— Реферат — туфта, — повторил. — На жизнь не похоже. В жизни дерьма ого-го! А у меня в реферате детская арифметика.

Инга, прижимаясь плечом к стеклу, из-под алого вязаного башлыка глядела на чудного офицера. Что-то в нем было детское, капризное, надутое, как в неловком, некрасивом ребенке. Хотелось потрепать по ушанке, успокоить. Говорил он сбивчиво, трудно было его понять и трудно было поверить, что толковый в общем, любопытный по мысли и свободный по языку реферат написан этим самым чудаком.

— Ваша остановка, — пробурчала кондукторша. Автобус остановился, дверь сжалась и отворилась. — Всё ла-ла… Спешить дармоедам некуда…

Курчев хотел огрызнуться, но взглянув на спутницу, устыдился своей горячности и впервые улыбнулся.

— А вы о чем пишете? — спросил, когда выпрыгнул из автобуса.

— Английский роман прошлого века. Теккерей, — отпарировала насмешливо и звонко. Чувствовалось, что ее довольно часто об этом спрашивают и ответ и интонация у нее отрепетированы. — Подальше от дерьма, как вы говорите, повернула к нему голову.

— Такси! — крикнул он и поднял руку. Мимо проезжала «Победа» с зеленым глазом.

— Бросьте! — схватила его руку аспирантка. — Вот же метро.

Шофер не остановился.

— Вы оказывается бретер?

— Бретёр, — поправил Курчев, не понимая, что она сказала на английский манер. — Я спешу.