Демидовы: Столетие побед - [147]
Чего добивался, обостряя ситуацию, Прокофий? Чего, еще более ее обостряя, его отец? Свет, хотя и тусклый, на эту довольно темную историю бросают на первый взгляд далекие от темы документы — две купчие крепости на землю и людей в Боровском уезде[861]. Покупателем в обоих выступает супруга Прокофия Матрена Антиповна, что (ее присутствие в сделке) уже само по себе несколько необычно. Жене при живом муже скупать недвижимость и души — это практиковалось неизмеримо реже, чем соответствующая деятельность мужчин, при этом всегда имело объяснение. К тому же две названные сделки Матрены были довольно значительны — в сумме на 5 тысяч 600 рублей. Вспомним и сравним: прося продать ему заводы, Прокофий предлагал за них всего шесть тысяч и те просил разрешить ему вносить с рассрочкой, долями. Денег, заплаченных за боровские землю и крестьян, хватило бы на завод. Обратим внимание на то, что купчие были составлены примерно в одно время — в конце 1744-го — начале 1745 года и касались смежных земель. Полагаем, что обе эти акции — и упомянутая выше неудачная попытка купить старый завод, и эта, осуществленная через жену, покупка земель — преследовали общую цель. Покупатель пытался обзавестись чем-то, на что можно было опереться в будущей жизни.
Не исключаем, кстати, что, скупая боровские земли, Прокофий думал о заводе — подбирал для него место или обзаводился важным ресурсом. (В отличие от окрестностей Тулы, принесших свои леса в жертву металлургическим печам, Боровский уезд своих лесов еще не лишился.) А если так, не сюда ли ездил Прокофий с женой, вместо того чтобы отправляться по отцовскому требованию в Сибирь? И тот факт, что участником сделки выступает жена, а не сам Прокофий (при этом его автографов в деле — масса), находит логичное объяснение. Ожидая со стороны отца применения санкций, он делал всё, чтобы в случае радикального размежевания отец не мог претендовать на имущество, приобретенное им в период пребывания в составе отцовского клана.
Зная характер Прокофия, думаем, что он от отца не таился. Такие вот причина и следствие: отцовская провокация (или что-то очень на нее похожее) и сыновний бунт. Черкасов, конечно, в семейное воспитание вмешиваться не собирался — это все понимали. Главная цель Акинфиева письма — соответствующим образом настроив власти, подготовить прижизненное отделение Прокофия. В письме Черкасову он говорит о нем почти прямо — обещает «по духовной моей зделать»[862]. Поступить по завещанию — это и есть отделить сына, дав ему то, что в ней обещано (немного денег, немного движимого имущества, кое-какие вотчины с крестьянами и — счастливого пути).
Заметим, что, подготавливая отделение отпрыска, Акинфйй со свойственной ему приверженностью к традиции и опыту довольно точно воспроизводил модель семейно-имущественных отношений, опробованную некогда первым Демидовым.
А что другой сын, Григорий, тоже обойденный отцом? В отношении его ситуация менее определенна. Полагаем, что в единственные наследники заводов он, в отличие от «застрявшего» на этом пункте Прокофия, не метил никогда. Надеялся ли он на более или менее равный раздел промышленной недвижимости и на получение в ней своей доли — сказать трудно. Тот факт, что документальных свидетельств обострения отношений между ним и отцом не имеется, позволяет предположить, что его скорее всего не было — во всяком случае, такого масштаба, какой имел место у отца с Прокофием. Было это связано с тем, что Григорий обладал другим характером и темпераментом (что, несомненно, так), или с тем, что уже тогда он имел другие склонности и интересы (что тоже возможно), сказать трудно. В конфликте отцов и детей материальный интерес толкал его к старшему брату. Но, повторим, вел себя Григорий не так, как он.
Что слухи о недовольстве Прокофия в обществе ходили, сомневаться не приходится — не тот он был человек, чтобы конфликт скрывать, да и терять ему было нечего. Можно думать, ходили слухи и об обиде Григория. В своем указе от 30 сентября 1745 года императрица, обосновывая намерение вмешаться в судьбу наследства, упомянет о решении завещателя передать заводы единственному из сыновей, «о чем те ево дети (множественное число! — И. Ю.) еще и при нем роптали, что неравно разделены»[863]. Вероятно, донеслось что-то такое либо до нее самой (через Черкасова?), либо до того лица, которое готовило этот указ.
После утверждения духовного завещания напряжение между Прокофием и отцом возрастало. Прокофий сопротивлялся вошедшей в привычку практике распоряжаться собой как приказчиком. Акинфию же его самоустранение от дел, хоть он его фактически спровоцировал, было не только неудобно, но в психологическом плане и неприятно. Сын упрямился, отец сердился, писал жалобы и т. д. Так в Акинфиевом семействе и жили какое-то время: Прокофий, считавший, что отец его предал, — сам по себе; Григорий, который хоть соляные промыслы в перспективе получал, — более или менее семейно; будущий обладатель всего Никита — с отцом. Тот не только учил младшего, но, словно предчувствуя будущее, еще и передавал ему связи. В 1744 году при посещении императрицей тульского дома Демидова присутствовал приближавшийся к двадцатилетию Никита. По сообщению И.Ф. Афремова, он «имел счастье понравиться» наследнику, великому князю Петру Федоровичу, «который очень полюбил его»
