Демидовы: Столетие побед - [141]
О связи с городской культурой говорит и социальное положение тульских приятелей Прокофия — тех, с кем он развлекался. Среда его общения вполне демократическая: работник с отцовского завода, казенные кузнецы-оружейники. Работник упомянут в книге второй ревизии по Туле. Молотовому мастеру Савелию Засыпкину (одному из четырех таких мастеров на демидовском заводе) в 1728-м было 22 или 23 года[822]. Молодой человек, физически крепкий (об этом говорит род деятельности), четырьмя или пятью годами старше Прокофия (что в этом возрасте может быть значимо) — таков портрет товарища нашего героя по молодецким его забавам. Такова среда, в которой будущий наследник огромного промышленного хозяйства проводит свободное время.
Обратим внимание и на то, где в Туле живет в эти годы Прокофий. Усадьба его отца находилась в Оружейной слободе. Место, где стоял этот и другие принадлежавшие Демидовым дома[823], можно считать историческим центром мастеровой Тулы. В 1728 году главное здание Акинфиевой усадьбы доживало свой век. Через пару лет его хозяин занялся строительством на этом месте нового роскошного каменного особняка, больше похожего на дворец. Хоромы, ему предшествовавшие, были, несомненно, скромнее (иначе не понадобилось бы их сносить). Соответствуя сложившемуся в этом кругу стандарту дома обеспеченного горожанина, за его рамки они, вероятно, не выходили. Вокруг, в казенной слободе, могли стоять дома и побогаче. Выделившись из общества оружейников юридически, в бытовой культуре Демидовы от него еще не оторвались. В полной мере это относится и к молодому Прокофию. Войдя в возраст, отгородиться от среды, в которой вырос, он не пожелал.
О том же говорит и выбор супруги. Культурный облик Матрены определялся рождением в купеческой среде. Брак, иногда служивший эффективным ускорителем сословного скачка и интеграции в новом сословии, в случае Прокофия, напротив, лишь закрепил его связь с материнской посадской культурой[824]. И действовал этот фактор долго. Имевшая общие с супругом тульские детство и юность, Матрена умерла в 1764 году, когда Прокофию было 54 года[825]. Как видим, она находилась рядом с ним много дольше того возраста, когда личность еще сохраняет пластичность и способность к изменению.
Не исключаем, что даже некоторое высокомерие по отношению к простолюдинам (которое можно расслышать в цитированных высказываниях восемнадцатилетнего Прокофия) оборотной стороной имеет ощущение культурного родства с «простым» народом: потому и подчеркивается отличие, что осознается невытравленная близость.
Результатом наложения культурных норм, присущих новой социальной роли, на формы, свойственные материнской среде, является, на наш взгляд, и подчеркнутое (преувеличенное? гипертрофированное?) внимание к личному достоинству и достоинству рода (как компоненту сословной чести). В документах, повествующих о драме на охоте, более или менее отчетливо оно высвечивается по меньшей мере в связи с двумя моментами.
Усмотреть его можно в такой на первый взгляд мелочи, как именование в документах Акинфия и Прокофия Демидовых с прибавлением к именам слова дворянин — и так по тексту почти всех документов дела, расследовавшегося в местной канцелярии, с весьма незначительными исключениями. Подписанный императрицей дворянский диплом и ночную стрельбу во ржи разделяют всего два с небольшим года. Тульская администрация и Демидовы еще не свыклись с дворянским статусом вчерашних Антюфеевых. Местных чиновников он удивляет (перед ними первый в их практике пример такой трансформации промышленника), а некоторых явно раздражает. У новоявленных дворян (самих Демидовых) — вызывает гордость. «Всяк звание приемлет от своих дел», — как заклинание твердят Демидовы себе и другим, апеллируя к насаждавшемуся со времени Петра I представлению о личной чести европейского типа, чести индивидуализированной[826]. Демидовы — «люди добрые и снабдены высокой императорского величества милостию». Они — облеченная доверием опора престола, то есть то, чем, по сути, и является дворянство. (Как некстати с проведением рекламной кампании, посвященной «доброте» рода, совпало убийство внутри семьи! Но нечего «примешивать постороннее» — оно фамилии к «укоризне не прилично».) И тут не играет роли, что большинство документов, именующих их дворянами, составлено не ими, а канцелярскими служащими. Если бы Демидовы осознавали, что частое упоминание о принадлежности их к благородному сословию лишь подчеркивает, что еще недавно они были дворянами, они, полагаем, сумели бы освободить деловую прозу от этого напоминания или, во всяком случае, сделать его не столь навязчивым. Но оно — присутствует.
Обратим внимание также на аргументацию Акинфия, оправдывавшую отказ подчиниться местной администрации. Уведомив, что «против челобитья» он сына и работников не даст, отец заявляет: «Когда де майор Извольской подаст челобитную своим имянем, а не человека своего, тогда де и отвечать будет»[827]. Подчеркнутое дистанцирование Акинфия от низших классов (он — «голубая» кровь, судиться станет только с равным) демонстрирует окружающим, как воспарили Демидовы над сословным статусом, в котором были рождены. Оказавшись в неприятной, опасной для семьи ситуации, Акинфий ищет способ затормозить разбирательство. И какой аргумент в связи с этим пускает в ход? Тот, который в очередной раз демонстрирует ему и другим, что он — не как все. Объяснение этому может быть только одно: в некоторых отношениях он от родственной по рождению среды фактически не оторвался. И здесь не важно, что автором цитированного текста выступает не Прокофий, а его отец: происхождение и стаж пребывания в составе дворянского сословия были у обоих одинаковы.
