Дело Судьи Ди - [38]

А с кем, собственно?

Что мы знаем?

Молодой одаренный астрофизик из Франции, мусульманин по вероисповеданию, восторженный и явно тянущийся к Ордуси. Почему-то считает, что скоро будет жить с Ривою в одной и той же стране. Какой именно — не уточнил, кстати… но не похоже, что он собрался приглашать Риву во Францию… не похоже… В воздухолете вел себя вполне пристойно и, несмотря на явную нечеловеколюбивость своих действий, — словно бы тяжкий долг выполнял.

И еще что-то важное сказал под конец…

Что кто-то их — кого «их»? — видимо, обманул и даже… как это… подставил.

То есть, надо полагать, велел преследовать мсье Франсуа и обыскать его, а у того не оказалось… чего?

Чего-то. Того самого чего-то.

Наверное, они и впрямь не были паломниками, эти четверо… А может, и были, но — не только паломниками.

Повозка, лихо перелетая из ряда в ряд, мчалась к вокзалу. Мелькали по сторонам скомканные скоростью панорамы предпраздничной столицы: тающие в сизой дымке бесснежного мороза громады изукрашенных домов; бесчисленные гирлянды готовых взорваться разноцветным сиянием ламп, перечеркнувши бездонную синеву великого Неба; ярко расцвеченные, несмотря на совсем еще ранние сумерки, витрины, пляшущие и мельницами крутящиеся надписи…

А мсье Франсуа бен Хаджар?

О нем мы вообще ничего не знаем.

Ну, кроме того, что поведал Дэдлиб…

«И еще — что он мне сразу не понравился, — добавил было Богдан и тут же укоризненно сказал себе: — Просто ты не любишь толстых самодовольных мужчин с перстнями на всех пальцах». Подумал и честно признался: «Да, я не люблю толстых самодовольных мужчин с перстнями на всех пальцах».

До великого праздника оставалось всего лишь несколько часов.

«Баг, верно, в гостинице уже изнывает один. Столик в едальне заказан на восемь, к этому времени надо бека и Фиру уже привезти и дать хоть полчаса роздыха с дороги, после полета…»

«Этот-то воздухолет, я надеюсь, не опоздает?»

«А я сам-то не опоздаю?»

Богдан поглядывал на часы едва ли не ежеминутно. Хоть он и расстегнул доху, ему было страшно жарко и душно в повозке, по спине у него текло — нервы. «Быстрее, — время от времени не выдерживая, бормотал он невозмутимому водителю. — Пожалуйста, быстрее…» Он страшно не любил опаздывать. А уж нынче-то опоздание было бы совершенно несообразным.

Он все-таки не опоздал.

От поспешности путаясь ногами в длинных, мотающихся на бегу полах расстегнутой дохи, в запотевших очках он влетел в зал для встречающих как раз в то мгновение, когда широкая бегучая полоса начала неторопливо, уважительно выкатывать из переходного тоннеля пассажиров ургенчского рейса.

Некогда было снимать очки и протирать их с обычной для Богдана тщательностью и обстоятельностью. Он просто мазнул ладонью по одному стеклу, по другому — и сквозь оставшиеся на стекле потные разводы сразу увидел своих.

Железный бек был в той же бурке и папахе, что и полгода назад, — ни летняя асланiвская жара, ни зимний стылый воздух Ханбалыка были ему нипочем; сверкающая короста родовых орденов (как глава тейпа, бек носил все боевые награды, когда-либо полученные его прямыми предками по мужской линии), крючковатый нос, высохшее смуглое лицо, все в морщинах, ровно печеное яблоко, и живые глаза, неуклонно глядящие вперед. За руку бек держал — Богдан внутренне ахнул от умиления — свою сильно уменьшенную копию, тоже в папахе и бурке, только совсем юную и без орденов, с таким же носом и такою же смуглостью лица — только без морщин и без бороды, с такими же живыми глазами — только они еще не обладали тем орлиным достоинством, что глаза почтенного старика, а с детским любопытством стреляли по сторонам.

А рядом с беком, на шаг назад, как и полагается воспитанной женщине, с рассеянной, едва уловимой улыбкой на ярких вишневых губах, неподвижно плыла навстречу мужу Фирузе, неся Ангелину-Фереште.

Богдан бросился к ним.

Все было так, как надо, и так, как всегда. Они обнялись; бек притиснул Богдана к панцирю наград, продраил его щеку жесткой бородой.

— Здравствуй, бек. Здравствуй, ата.

— Здравствуй, минфа.

Бек, взяв стальными пальцами Богдана за плечи, чуть отстранил его, всматриваясь в лицо, — и, видимо, остался удовлетворен.

— Возмужал за эти полгода, — одобрительно заключил бек, — возмужал. Видно, правильно живешь… Рад тебя видеть.

— А я-то как рад, — ответил Богдан.

— Это мой старший внук по главной жене[47], Хаким, — проговорил бек. Богдан посмотрел вниз. — Решил внуку столицу показать, раз уж такое дело. Ему уже семь — а когда теперь случай представится…

— Правильно решил, — сказал Богдан и положил руку мальчику на мохнатое плечо его бурки. — Здравствуй, Хаким. Да благословит Господь тебя, твоего деда и всех твоих близких.

— Здравствуйте, драгоценный преждерожденный, — уважительно и с достоинством ответил мальчик; а Богдан мельком подумал, что это очень сообразное сочетание: собственное достоинство и уважение к другим. Одного без другого не бывает. — Да пребудет милость Аллаха над вами и всеми, кто вам дорог.

— Велик Аллах, — завершил бек. — А теперь и с женой поздоровайся. — И, отступив, слегка подтолкнул в спину неотрывно глядящую на мужа Фирузе. Та с готовностью шагнула к мужу. — Ибо сказано в суре «Жены», в аяте тридцать восьмом: «Мужья стоят выше жен, потому что Аллах дал первым преимущество над вторыми, и потому, что они из своих имуществ делают траты на них. Добрые из жен покорны и во время отсутствия мужей бережливы на то, что бережет Аллах; а тех, которые опасны по своему упрямству, вразумляйте, отлучайте от своего ложа и делайте им побои; если же они вам послушны, то не будьте несправедливы в обращении с ними».