Дело - [121]

Скоро наступил мой черед. Я сразу же сказал:

— Я нисколько не сомневаюсь, что разговор, который вы нам только что передали, действительно состоялся. Но разве он так уж знаменателен?

— Вспоминая его в свете происшедшего, — ответил Кларк, — считаю, — что да, возможно…

— По-моему, — сказал я, — такие замечания совершенно естественны для молодого человека, разочарованного и раскисшего из-за неудач, в работе. По-моему, в таком возрасте многие из нас; способны были бы сказать то же самое.

— Прошу прощения, но, даже признавая, что мое собственное поведение оставляло желать много лучшего, я все же не считаю себя на это способным.

— Неужели вы забыли, — сказал я, — до чего можно дойти, когда работа не клеится? Неужели в таком состоянии вы никогда не делали циничных замечаний?

— Только не такого рода замечаний, — сказал Кларк. Он улыбнулся мне милой улыбкой.

Я должен был сдерживаться, чтобы не заговорить резко. Мало кто мог разозлить меня так, как этот человек. Он же продолжал кротко и дружески мне улыбаться.

— Больше того, — продолжал он, — мне никогда не приходилось слышать, чтобы вообще кто-нибудь из ученых так отзывался о своей научной работе.

— Но не можете же вы серьезно думать, что Говард сообщил вам о своем намерении заняться подделкой данных: ведь, если я не ошибаюсь, он никогда не был особенно дружен с вами.

— Слова, сказанные им в то утро, всего-навсего дают мне право думать, что назвать его человеком положительным нельзя.

— Что вы подразумеваете под словами «человек положительный»?

— Я как раз боялся, — ответил Г.-С. Кларк, — что на этот счет взгляды наши могут не сойтись.

— Вот именно. — Я сказал это жестко и позаботился о том, чтобы мой тон был замечен судьями. Я решил, что единственно правильным тактическим ходом будет переменить тон. Все так же резко я спросил:

— Почему у вас вообще явилось желание выступить здесь сегодня утром?

— Прошу прощения, — сказал он, как и прежде, сдержанно, — но я думал, что сделать это имели право все члены совета. Быть может, ректор поправит…

— Безусловно, это ваше право, — сказал я. — Но большинство членов совета этим правом не воспользовались. Почему же делаете это вы?

— Не могу же я отвечать за действия остальных.

— Я говорю о ваших действиях. Что побудило вас прийти сюда?

— Допускаю, что мог ошибаться, — сказал Кларк, — но я считал, что могу сообщить суду кое-что.

— Но почему вы решили, что ваше сообщение заслуживает внимания?

Мой тон стал еще жестче. Ректор зашевелился в кресле и откашлялся, готовясь остановить меня. Но вывести Кларка из равновесия оказалось не так-то просто.

— Это как раз, — сказал он, — я и стараюсь объяснить.

— Ваше появление в суде не было вызвано личной неприязнью?

— Извините меня, Эллиот, — начал было Кроуфорд, но Кларк сказал:

— Я готов ответить на этот вопрос, ректор. Могу честно сказать, что никакой личной неприязни к этому человеку я не питаю.

Его уверенность в себе оставалась непоколебимой. Браун хмурился. Все судьи были настроены против меня. Но Кларк шел туда, куда я вел его.

— Допустим, что так. Если бы вы ее испытывали, это было бы менее опасно, — сказал я. — Но вы питаете к нему политическую неприязнь?

— Я не разделяю его политических взглядов.

По-прежнему они думали — и это сразу чувствовалось, — что даже если с его словами не всегда можно согласиться, то стоит он все-таки за правое дело.

— Я подразумевал нечто большее, — сказал я. — Считаете ли вы, что человек с его взглядами — скверный человек?

Г.-С. Кларк твердо вел свою линию — не дрогнул он и тут.

— Как правило, я не берусь судить о достоинствах человека, отрицающего христианскую религию.

— Придется вам на этот раз сделать исключение. Считаете ли вы, что человеку со взглядами Говарда ни при каких обстоятельствах нельзя доверять?

— Я считаю, что во многих случаях его взгляды помешали бы мне доверять ему — доверять в моем понимании этого слова.

— Считаете ли вы, что он и вы — люди в корне разные?

Кларк улыбнулся милой и упрямой улыбкой.

— Полагаю, что известная разница между нами есть.

— Считаете ли вы, что от таких людей нужно стараться избавиться?

— Право, ректор, — запротестовал Доуссон-Хилл, — такие вопросы недопустимы.

Кларк продолжал улыбаться. Я не стал настаивать на ответе.

В своем заключительном слове, совсем коротком, но все же прерванном завтраком, я постарался использовать до конца предубеждения Кларка. Допустимо ли, чтобы суд, хотя бы в малой степени, поощрял точку зрения, что личные качества человека и его убеждения неотделимы? Разве это не вздор, и к тому же вздор опасный? Разве все мы не знаем ученых — я назвал одного из них, — чьи убеждения полностью совпадают с убеждениями Говарда и чья честность в то же время безусловна. Не висит ли над нами в наш век постоянная угроза того, что мир расколется надвое, причем не только в области практической, но и духовной? Не заслоняла ли истину с первого дня возникновения этого дела дымовая завеса предубеждения — завеса настолько густая, что люди, находящиеся по обе стороны ее, перестали видеть друг в друге себе подобных? Не нанесло ли это большой вред и колледжу, и самому Говарду, не свело ли на нет надежды на справедливое решение?