Дело прошлое - [15]

— Есть, — ответил Чебаков, не раздумывая, — обязательно есть, и я его уже, кажется, вижу, вы представляетесь мне прирожденной светской дамой.

И люди стали по одному подходить к столику в углу сцены. И каждому массовик-затейник после непродолжительного раздумья вручал текст наиболее подходящей главной роли.

— Я хотел бы сыграть роль министра, — страшно стесняясь, сказал некий седой, но ещё осанистый господин. — Дело в том, что до пенсии я был директором, и это дело мне представляется наиболее знакомым.

— А вы были счастливы?

— Нет, не очень, хотя если бы — министром…

— Тогда попробуйте сыграть клоуна, у вас должно непременно получиться, клоун — вполне почтенная профессия, уверяю вас!

Поразительно, но бывший директор, совсем чуть-чуть поколебавшись, согласился. Поразительно и странно ещё потому, что старые люди практически не поддаются переубеждению, они чаще всего предельно серьезно относятся к самим себе, безмерно преувеличивая достижения да заслуги. И может быть, первый признак преклонного возраста — потеря способности иронически относиться к собственной персоне. Но, с другой стороны, гранитная твердолобость у них же нередко фантастическим образом сочетается с почти детской доверчивостью, поэтому, очевидно, глядя друг на дружку, все эти новопризванные артисты поразительно легко доверились самозванному режиссёру.

— Я бы изобразил адвоката, — попросил бывший прокурор, — если, конечно, у вас такая роль предусмотрена…

— У меня предусмотрена для вас любая роль, а та, которую вы просите, будет вам в самый раз.

— Я хотела бы попробоваться на кинозвезду, можно? — набралась смелости старушка в сером парике и с блеклыми редкими бровями. — Я когда-то занималась в самодеятельности, и некоторые находили у меня несомненный талант.

— И я нахожу, только давайте сделаем из вас лучше ткачиху-орденоносицу, вы даже и не представляете, как великолепно будете выглядеть в этом качестве!

— Ну, давайте, вам, конечно, виднее…

— А я в детстве мечтала стать регулировщицей движения планет… — конфузливо прошептала другая пенсионерка.

— Разве такие бывают?

— Нет, но, понимаете, я мечтала…

— Раз мечтали, то будете, мечты — святое дело, а текст я вам подготовлю к завтрашнему дню.

Люди получали роли или обещание создать роль в ближайшее время и уходили. И вскоре осталась одна Аглая Григорьевна.

— Олежек, золотце, — сказала она, непривычно заробев, — а почему бы и мне не принять посильное участие в вашем эксперименте? Может, у вас и для меня найдется какая-нибудь роль, маленькая такая, знаете, чисто наблюдательная…

— Конечно, о чем речь, Аглая Григорьевна! А что бы вы сами хотели?

— Ну, я даже и не знаю, как сказать, ну, я бы хотела, чтобы меня любили все мужчины, это не очень глупо?..

— В общем, не очень, Аглая Григорьевна, но неужели вам не надоели эти ваши однообразные романы с отдыхающими, которые ведь были, во множестве были?..

Никогда никому другому Аглая Григорьевна не простила бы таких слов, а тут даже ничуть не оскорбилась, приняла как должное, как вполне естественное, словно был этот невесть откуда взявшийся самозванец, поэт непризнанный, по меньшей мере, проповедником, её личным духовником, которые, как известно, давно устарели и не пользуются никакой популярностью; а то и самим господом Богом, перед ликом Которого ничего не скроешь, а только и остаётся, что смиренно признавать грехи да каяться.

— В общем, я думаю, — продолжил Олег твёрдо, — что вам в глубине души всегда хотелось быть добропорядочной супругой, любящей матерью, хранительницей очага. Подумайте, ведь хотелось? А у меня как раз и осталась одна такая роль, у вас бы здорово получилось. И как раз она, как вы изволили выразиться, несколько наблюдательная, несуетливая. Так как, берете?

И железная Аглая Григорьевна только истово закивала.

Разумеется, постепенно нашлись роли и для остальных работников дома отдыха, включая даже радиста, прежде упорно державшегося особняком…

А наутро, когда обитатели заведения проснулись, на улице, вопреки всем календарям, стояло настоящее лето. И благоухала свежей росой трава под окнами, и пели птицы, и новой краской сияли старые, еще вчера унылые корпуса. Только пруд не успел полностью оттаять за ночь, но обширная полынья плескалась возле пирса, и вода в ней была уже вполне теплой, пригодной для купания при любом состоянии здоровья.

Люди проснулись с каким-то давно позабытым весельем в сердце и высыпали на улицу с пляжными полотенцами через плечо. Сперва опасливо, а потом и совсем бесшабашно стали бросаться в воду, в которой, как выяснилось, невозможно утонуть и которая по вкусу точь-в-точь напоминала воду Черного моря, самого, как известно, синего в мире.

Оказалось, что это уже было началом спектакля. И только те, кому Олег ещё не успел написать роли, ходили, как потерянные. Пришлось экстренно снабжать бедолаг хоть какими-то словами, после чего и они мгновенно переменились.

Люди выходили из воды молодыми и даже загоревшими уже. Они знакомились по новой и сразу поголовно влюблялись друг в дружку, напрочь забывая о том, кем были они ещё вчера.

Аглая Григорьевна привела на утреннее купание сразу пятерых, взявшихся неведомо откуда ребятишек. (Неужели бутафорских?) Ребятишки выглядели абсолютно подлинными, мамочка — полный отпад. Мужчины просто глаз не могли оторвать от неё, но смотрели, как на не принадлежащее никому персонально произведение искусства — общенародное достояние…