Дело полковника Петрова - [41]

К этому времени я уже располагал очевидными свидетельствами того, что положение Петрова в посольстве было значительно выше того, которое определялось его официальным статусом третьего секретаря посольства. Это подтверждали новый второй секретарь посольства Кислицын, явно подчиняющийся указаниям Петрова, а также Антонов, стремящийся угодить ему, хотя официально не имел ничего общего с делами посольства.

У меня больше не оставалось сомнений в том, что власть, которую Петров имел над другими сотрудниками посольства и представителем ТАСС Антоновым, являлась результатом того, что он был резидентом МВД в Австралии. Коллеги явно боялись его из-за той власти, которую ему давало его положение. Одним росчерком пера он мог отправить их обратно в Москву.

Я мог сам наблюдать все это, так как в моем присутствии у них не проявлялось скованности и они вели себя так, как обычно ведут себя среди своих. К этому привело сочетание ряда факторов, и главным было то, что они видели уважение Петрова по отношению ко мне. Кроме того, тот факт, что я говорил на их языке создавал ощущение общности. Неважно как любого человека, в том числе и коммуниста, воспринимают в советских официальных кругах, и насколько полезным его считают для советского государства, но если он не говорит по-русски к нему никогда не будут относиться как к своему.

Русский язык, на котором говорят советские люди, отличается от того русского языка, на котором говорят старые иммигранты из России - первый значительно проще и более сжат. Каждому, кто хотел бы завоевать доверие советских граждан следует это знать, так как использование прежних слов, которые вышли из употребления при советском режиме, сразу же вызывает подозрения, и это в такой же степени относится к манерам поведения.

Революция так стремилась порвать с прошлым, что стала относиться с неодобрением к любым словам, характерным для ненавистных аристократии и буржуазии.

Для выросшего в условиях советской власти государственного служащего некоторые слова и манеры поведения представлялись синонимами угнетения. Он был воспитан в твердом убеждении, что они являются символами дореволюционного деспотизма. Советский служащий придает этому большое значение, поскольку, в основном, его суждения базируются на поверхностных критериях. Он практически не способен к анализу, так как у него не было возможностей самостоятельно выработать свои собственные убеждения. Для него, как для ребенка, само слово становится символом добра и зла. Советский человек не мыслит как личность, как это привыкли делать люди на Западе, он не способен выйти за пределы, наложенные на него партийной доктриной. Если он сталкивается с мнением, выходящим за пределы этого ограниченного пространства, он тотчас же приходит в состояние тревоги и, как улитка, замыкается в своей раковине, исполненный опасений и подозрений, и никакие уговоры не смогут вывести его оттуда.

Лето 1953 года стало критическим периодом в моих отношениях с Петровым. Несмотря на его высокое положение в советском посольстве, он не чувствовал себя счастливым, заметны были явные признаки его трудностей.

Я понимал, что происходит: очевидно, Петров и его жена не ладили с послом Лифановым. Супруги Петровы, в основном, жаловались на то, что посол недооценивает их, не оставляя попыток подстроить им козни.

- Дуся и я, - обычно говорил он мне, - работаем день и ночь, а что за это получаем? Одни упреки. Если судить по его словам, то все, что мы ни делаем, все - неправильно. Он всегда все критикует и выискивает огрехи. Дуся уже измотала из-за него все нервы. Этот человек просто большой придира. Но, Дуся и я можем постоять за себя. И не потому, что нас поддерживают другие. Все они невероятно запуганы, чтобы даже открыть рот. Они думают только о том, чтобы подлизаться к нему и за счет этого облегчить свое собственное положение.

Петров действительно был разгневан.

- Я не намерен мириться с этим, - говорил он. - У меня в Москве тоже есть друзья.

Вспышки гнева Петрова на этом не кончались.Его беспокоило, что я пойму слабость его положения в посольстве и начну проявлять к нему сочувствие. Нередко он говорил мне: Ты, вероятно удивляешься, почему я не беру тебя с собой чаще встречать в аэропорту наших дипкурьеров и официальных лиц. Если бы я делал это, наши люди отнеслись бы к этому не очень хорошо. Ты помнишь, когда ты приехал со мной на встречу в порту нашего сотрудника , направлявшегося в Новую Зеландию. Так вот в Москву доложили, что ты был при его встрече вместе со мной на судне. Поэтому нам лучше вместе не появляться среди них без крайней необходимости. Эти люди постоянно следят друг за другом, и если у них появляется возможность подставить друг другу подножку, они обязательно сделают это. Когда они увидят нас вместе, они обязательно скажут: Опять Петров и Бялогуский пьют вместе. Как будто для них это имеет какое-то значение.

Я воспринимал такие высказывания как признак того, что Петров хотел бы, чтобы я не показывал близость в наших отношениях в присутствии других сотрудников посольства или среди людей, поддерживающих с посольством связи.