Дело полковника Петрова - [42]

Хотя уже в течение многих месяцев мы обращались друг к другу по имени, на людях мы всегда использовали полуофициальную форму обращения с тем, чтобы создать впечатление, что Петров поддерживает отношения со мной только по делу, а наши личные встречи носят случайный характер.

В моих глазах значение сложившихся отношений было несравненно глубже, чем просто тесные личные отношения между мной и Петровым. Его обиды на несправедливое отношение к нему посла Лифанова, на мой взгляд, имели под собой глубоко эмоциональную подоплеку. К этому времени мы уже встречались около двух лет, и я считал, что смогу почувствовать малейший признак изменения его отношения ко мне. Мы вместе бесчисленное число раз посещали бары, рестораны и другие увеселительные заведения и мне казалось, что я в некоторой степени научил его снимать напряжение и расслабляться. Я уверен, что слово "расслабляться" до нашего с ним знакомства Петрову не было известно.

Однако на сознание Петрова продолжали оказывать влияние другие факторы. Он не переставал удивляться тому, что мы с ним можем пойти в любое общественное место, и это не привлекает чьего-то внимания. Для него это было абсолютно новым.

Когда напряжение спадало, Петров, не зная почему, начинал чувствовать себя намного лучше как физически, так и морально. Он ощущал прилив новых сил. В результате он вновь и вновь искал общения со мной, так как неосознанно связывал улучшение своего самочувствия и мироощущения с нашей дружбой.

Как раз в такие моменты, когда его сознание находилось в восприимчивом состоянии, я стал использовать все возможности, чтобы внушить ему, что в Австралии на советские власти можно не особенно обращать внимание, по крайней мере, не демонстрируя это в открытую, и при этом не опасаться неожиданных и катастрофических последствий. Было конечно, большой самоуверенностью с моей стороны считать, что я способен обратить Петрова в сторонника западного образа жизни, тем не менее уже появились признаки того, что этот образ жизни ему нравится, и был смысл и дальше работать в этом направлении.

К этому времени я уже понял, что Петров по характеру был индивидуалистом, и все его личные устремления были типично индивидуалистскими, а в его конкретном случае ещё и деформированными многими годами приспособленчества к деспотической власти. По ходу повествования эту особенность его личности следует постоянно иметь в виду для понимания характера разворачивающихся событий, так как именно эта особенность в значительной мере объясняет, почему Петров после двух лет, проведенных в Австралии, стал вести (при моем содействии) образ жизни, который фактически привел его к двойной жизни.

Находясь со мной, Петров проявлял интерес к хорошей еде, хорошим напиткам, любил пошутить, ценил аристократическую обстановку, а также приятную и легкую атмосферу в компании. В своем посольстве это был Петров официальное лицо, деловой, подозрительный человек, который никому не доверял, требовательный педант, который следил за тем, чтобы все сотрудники посольства, включая посла, неизменно были официальными лицами, всегда готовыми подчинить свои личные интересы высшим потребностям Советского государства.

Между этими двумя ипостасями Петрова пролегала глубокая пропасть, и в этом заключалась причина его неудовлетворенности. Его коллеги раздражали его, посол вызывал его гнев. По его мнению, им недоставало понимания того, каким должен быть образцовый сотрудник советского загранучреждения, каковым он, безусловно, считал себя. Но Петров не понимал того, что не они нарушают образцовый стереотип поведения, а он сам. При его новом взгляде на вещи именно образец вызывал его раздражение и неприязнь.

Проницательный и беспристрастный сторонний наблюдатель даже с поверхностным знанием психологии заметил бы то, чего сам Петров не мог увидеть. Под влиянием нового образа жизни личность Петрова незаметно для него самого изменилась. теперь он смотрел на своих коллег глазами западного человека.

Другим фактором, сильно влиявшим в то время на сознание Петрова и способствовавшим возрастанию его неприязни к советскому посольству, был ограниченный характер его частной жизни. Личная жизнь советского официального лица никогда не бывает частной. Это в особенности относилось к Петрову, так как его жена также была далеко не последним сотрудником посольства. Помимо общения со мной, Петров едва ли имел какую-либо другую частную жизнь. Это привносило в обстановку факторы, которые ещё больше способствовали выполнению моей задачи. В глазах Петрова мы состояли в сговоре не только против правительства Австралии в силу нашей с ним шпионской деятельности, но и против советского посольства в силу нашей скрытой от него частной жизни.

Глава Семнадцатая

Время от времени я сообщал Норту мои впечатления об основных проблемах Петрова и об изменениях, происходящих в его мировоззрении и характере личности. Моя точка зрения состояла в том, что если кто-либо в советском посольстве и был готов к переходу на Запад, так это Петров и по той причине, что он, как личность, был более подготовлен к такому переходу, чем другие сотрудники посольства.